– Даша, это моя мама Габриэль, – покорно пробубнил Андре, словно позабыв, что он уже однажды знакомил нас с ней в ее особняке. – Мама, это Даша. – Андре помедлил, но прибавлять к моему имени дополнительный «титул» невесты не стал. Я выдохнула с облегчением и улыбнулась, понимая, какое неизбежное количество вопросов породило бы одно это слово. Только этого мне сейчас не хватает.

– Та самая Даша? – Габриэль сняла солнцезащитные очки и посмотрела на меня такими знакомыми мне темными медовыми глазами. Лучики морщинок играли, добавляя взгляду пронзительности, Габриэль молчала, и я вдруг поняла – знает. Все она знает. Именно поэтому-то она сейчас и здесь. Может, и вправду забыла меня или не помнила ни минуты из того дня, когда мы – неожиданные и никому ненужные гости на вечеринке – бродили по ее дому. Но теперь она знала и меня, и то, кем я являюсь для ее сына. Знала – и провоцировала его на прямой ответ. Пришла сюда, чтобы посмотреть, что за глупая история, в которую влез ее красивый, непредсказуемый младший сын. Марко сказал ей? Наверное, он. Кто же еще? Никто больше не знал про наш маленький секрет. И Марко не должен был знать, это Андре не удержался, наболтал ему всяких глупостей, называя меня невестой. Разве скроет такое от любимой матери заботливый старший сын?

Я заметила, как Одри, постояв в нерешительности, сочла за лучшее исчезнуть и оставить нас с Габриэль наедине, только платье в проеме мелькнуло белым. Умно. Вот бы и мне можно было так же проскользнуть за одну из темно-коричневых дверей. Я все еще держала в свободной руке недопитый стакан, лишнее неопровержимое доказательство моей небезупречности. Я никогда, никогда не впишусь в эту семью. Мне вдруг стало интересно, каким был – и есть – отец Андре, тот русский мужчина, что решился обуздать эту полную исторического великолепия наследницу Лотарингского дома. Владимир Рубин, так, кажется, его зовут. Я смутно помнила то, что мне рассказывала моя помешанная на высшем свете мама. Да, точно, Владимир. Интересно, что в нем нашла такая женщина, как Габриэль. Впрочем, любопытство – грех, любопытство кошку сгубило. Я не заметила, как поднесла стакан к губам и отпила. Габриэль невозмутимо улыбалась.

– Налей, что ли, и мне, Марко. Что вы пьете?

– Виски с колой, – пробормотала я.

– Ого! – присвистнула Габриэль. – Ничего себе вы расшалились, детки. Я, пожалуй, выпью вина.

– Мама, вы с Одри собирались пообедать? Эти планы все еще в силе? Я бы присоединился к вам, – Марко бросился мне на помощь, хотя я его и не просила. Андре сверлил свою мать тем же медовым взглядом, полученным от нее в наследство.

– Конечно, мама, это та самая Даша. Моя невеста, мама, – бросил он, и я устало закрыла глаза, буквально на секунду, ожидая неизбежной ядерной реакции и взрыва, разрушительного и беспощадного. Но его не последовало.

– Я так и подумала. Что ж, отлично! Может быть, вы тоже присоединитесь к нам с Одри? Мы забронировали столик в Эпикуре, правда, на двоих, но, думаю, это ничего. В обед там не так уж много людей.

– Мы не голодны, – пробормотал Андре.

– Что ты говоришь, Андре! Разве в этом дело? – Габриэль хлопнула в ладоши, поправила приколотый к груди ярко-красный искусственный цветок, который так подходил к ее темным волосам, и обратилась ко мне. – Дорогая, я вовсе не хотела поставить вас в неловкое положение, но мой сынок вас так старательно прятал от всех нас, что я не могла удержаться и не спросить. Вы же понимаете меня…

– Конечно! – уныло кивнула я, старательно удерживая на губах картонную улыбку с новогодней маски лисички. – Я вас отлично понимаю. Все это, должно быть, так странно.

– Странно? – удивленно распахнула медовые глаза Габриэль. – Нет-нет, вы неправильно меня поняли. Мне это кажется замечательным! Андре еще никогда и ни к кому не относился с таким трепетом. Такое чувство, что, когда речь заходит о вас, он пытается разминировать бомбу – настолько он осторожен, – и она рассмеялась. Ее смех звучал звонкими колокольчиками, выросшими на безбрежных альпийских лугах, и мне немедленно захотелось ей понравиться – любой ценой.

– Андре очень внимателен и заботлив, – ответила я, начиная краснеть.

– О, только не в отношении своей матери. Не понимаю, Андрюша, разве я хоть раз давала тебе повод сомневаться в моей лояльности? – Габриэль повернула голову вполоборота и вдруг хитро подмигнула мне. – Ладно, я не стану тащить вас обедать, но ужин-то, ужин вы можете мне пообещать?

– Мама! – нахмурился Андре.

– Что – мама? – и Габриэль невинно склонилась, нежно улыбаясь. – Ах, мой мальчик, ты меня так порадовал. Я-то уж и не надеялась. После всех этих бурных лет… – по ее лицу пробежала еле уловимая туча, но Габриэль отвела ее, словно это был осенний лист на лобовом стекле ее кабриолета. Она «включила дворники», и через долю секунды ее глаза снова светились дружелюбием, а сама она мило улыбалась. – Значит, ужин? В восемь часов, у меня? Я сделаю твой любимый крок-месье. Брр! – Габриэль передернула плечами так, словно бы упомянутый сэндвич делался не из ветчины и хлеба, а из употребляемых в пищу китайских тараканов. – Приятно было познакомиться, Даша. Передавайте привет своей великолепной маме. – И Габриэль снова пожала мои еще больше похолодевшие пальцы.

– Я ей не сказал, – ответил на мой невысказанный вопрос Марко, когда Габриэль покинула квартиру. Одри так больше и не появилась, из чего я сделала вывод, что квартира Марко имеет не один, а два выхода. Может, она занимает не один этаж, а два или даже три? Сколько может стоить такая жизнь? Сумасшедшие деньги, должно быть. Но кто-то просто привык так жить и ходить по дому, не разуваясь и не переодевая рубашки перед обедом, чтобы ее не запачкать. Напротив, было бы очень странно увидеть Марко, этого воспитанного с колыбели аристократа, лежащим у телевизора с миской попкорна. Наверное, земной шар в тот же миг остановил бы свой ход.

Но Андре – он совсем не такой. Он предпочитает ходить по лезвию ножа и не любит одежду. Я вспомнила, как, чуть не умирая от стыда и возбуждения, оказалась с ним в кладовке отеля, в котором остановилась моя мама. Для Андре не существует границ, и невозможно понять, как ему удалось стать таким рядом с Марко, с Габриэль.

– То есть ты не поленился сказать ей, что мы собираемся пожениться, но о том, что произошло в больнице, не стал распространяться? – спросил Андре тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Марко молчал, явно обдумывая свои слова. – А в твою ученую голову не пришла мысль, что это было не твое дело – рассказывать матери о моих решениях? Что мы сами должны были это сделать, в то время, которое сочли бы уместным. В конце концов, Марко, это же и моя мать!

– Я был настолько удивлен, не знал, как реагировать. Не каждый день ты сообщаешь мне такие новости, – немного смутился Марко. – Я не подумал.

– Ты? Не подумал? Ты продумываешь каждое свое слово. Даже в детстве, прежде чем попросить кусочек хлеба, ты просчитывал, не может ли это тебе каким-то образом навредить! – возмутился Андре. Он был как натянутая до предела тетива, с которой, того и гляди, сорвется и вонзится в кого-нибудь стрела.