Подойдя к Брантсфилд-плейс, Изабелла увидела Кэт в переднике в дверях ее магазинчика.

– Ты похожа на бакалейщицу прежних дней, – сказала Изабелла. – Стоишь тут на пороге и высматриваешь покупателей.

– Я думала о свадебном подарке, – объяснила Кэт. – Боюсь, у них, как и у всех теперь, есть все, что нужно.

И большая часть добыта нечестным путем, сказала себе Изабелла, вспомнив давешний разговор о папе-мафиози. Хотя если вдуматься, нечестным путем добыто гораздо больше, чем принято полагать. Как можно разбогатеть, не эксплуатируя? Даже если ты сам никого не угнетаешь, ты пользуешься плодами угнетения. Западное общество разбогатело, грабя колонии. А теперь бедная часть этого общества претендует на дотации от государства, которое выплачивает их, потому что имеет экономические преимущества, добытые с помощью былых грабежей. Похоже, жизнь, самая обыкновенная жизнь – соучастие в преступлении, если, конечно, не свести преступление к тому, что совершаешь сам. И, разумеется, иной подход просто немыслим. Если принять на себя ответственность за все злодеяния, что совершает избранное нами правительство, на наши плечи ляжет просто невыносимый моральный груз.

Размышляя о моральном грузе, Изабелла вошла в магазин, где Эдди, в таком же, как у Кэт, переднике, развязывал холщовый мешок с цельнозерновой мукой. Куль так и будет стоять аккуратно открытым, чтобы покупатели при желании могли сами зачерпнуть муку совком. Увидев Изабеллу, Эдди улыбнулся. О, это уже прогресс, подумала она, подошла к Эдди и протянула ему руку. Он состроил смущенную гримаску и показал свою запачканную мукой пятерню.

Кэт повела Изабеллу в маленький офис позади магазина. Изабелле нравилась эта комната. Нравились полки с образцами товаров, с замусоленными от частого употребления каталогами итальянских фирм, экспортирующих продукты. Сейчас в глаза сразу же бросился крупный плакат с рекламой оливкового масла «Филиппо Берио»: человек едет на допотопном велосипеде по пыльной белой дороге, вьющейся между тосканскими деревнями. Под этим плакатом – картинка, знакомящая с продукцией сыроварни, которая выпускает пармезан: стеллажи, на которых дозревают круги сыра, сотни их заполняют весь склад. А ведь она была на этой сыроварне, вспомнилось Изабелле. Несколько лет назад гостила у подруги в Реджио-Эмилии, и они решили поехать и купить сыры прямо там, где их изготовляют. В передней комнате, где резали и заворачивали сыр для покупателей, висела под потолком клетка с птицей. Птичка приветствовала входивших веселым щебетом: bagno, bagno! А потом кто-то рассказал, что клетку велели вынести на улицу. Чиновник из Брюсселя заявил, что никаких птиц рядом с сыром быть не должно: это попирает все гигиенические нормы, принятые в Европейском Союзе.

– У тебя не найдется кусочка пармезана? – спросила Изабелла у Кэт. – Мне почему-то вдруг ужасно захотелось.

– Сейчас получишь, – рассмеялась Кэт. – Мы как раз взрезали отличную головку. Выдержка та, что надо, изумительный вкус.

Она высунулась за дверь, окликнула Эдди и попросила принести кусочек сыру. Потом сняла с полки бутылку и, вытащив пробку, налила в рюмку немного мадеры.

– Вот, – сказала она. – Это отлично пойдет с пармезаном.

Сев рядом с Кэт, Изабелла просматривала приготовленный список и с удовольствием прихлебывала мадеру, крепкую, чуть отдающую орехом, волшебно дополняющую вкус сыра, щедрый ломоть которого Эдди принес ей на тарелке. Сыр был сочным, мягким – ничего общего с теми опилками, которые так часто принимают за пармезан, не догадываясь, что они не имеют никакого отношения к Италии.

Когда с объяснениями было покончено, Кэт протянула тетушке небольшую связку ключей. Сегодня вечером Эдди запрет все сам, но с завтрашнего утра обязанность открывать магазин ложится на Изабеллу.

– Чувствую бремя ответственности, – пожаловалась она, беря связку. – Все эти продукты. Магазин. Замки. Ключи. Эдди.

– Если возникнут проблемы, с ним и советуйся. Или позвони мне в Италию: я оставлю номер.

– Ни за что, – отрезала Изабелла. – Как я могу звонить тебе на свадьбу?!

Свадьба, конечно, не твоя, подумала она, но ты, разумеется, поняла, что я имею в виду. И неожиданно перед ней мелькнуло видение: Кэт перед алтарем, в пышном подвенечном платье, рядом жених-сицилиец в черных очках, а возле церкви грохочет духовой оркестрик – из тех, что невесть откуда возникают в Италии на площадях небольших городков, а над всем этим солнце, оливы и сам синьор Берио, с веселым смехом подбрасывающий в воздух горсти риса.

На донышке оставалось еще немного мадеры. Изабелла, улыбаясь, торжественно подняла рюмку:

– За свадьбу!

Домой она шла пешком и при каждом шаге чувствовала лежащие в кармане ключи. Грейс ушла до ее возвращения, как и всегда оставив повсюду чистоту и порядок. Грейс значит «благодать». Дом, осененный Грейс, действительно осенен благодатью, подумалось Изабелле. Грейс была единственной в своем роде домоправительницей. Область ее интересов простиралась куда шире хозяйства. Она много читала, всерьез интересовалась политикой (хотя пристрастия ее могли меняться неожиданно и быстро) и, вероятно, добилась бы многого, если б лишенная всяких амбиций мать не уготовила ей роль домашней прислуги. По собственной воле Изабелла никогда не наняла бы домоправительницу, но воли-то ей дано и не было. Когда отец умер, Грейс посчитала само собой разумеющимся, что останется на прежнем месте, и Изабелла не решилась оспорить ее решение. Теперь она была рада, что Грейс при ней, и с трудом представляла себе, как жила бы без ее общества и ее заявлений. Верная принципу делать добро украдкой, она аккуратно вносила в банк деньги на имя Грейс, но держала этот фонд в тайне. Изабелла полагала, хотя об этом и не было речи, что настанет день, когда Грейс захочет уйти на покой. Тогда ждущие своего часа деньги и пригодятся.

Изабелла прошла в кухню. Грейс всегда оставляла ей записочки на кухонном столе: что куплено, кто звонил. Сегодня на столе лежал большой коричневый конверт и листок с несколькими строчками, нацарапанными Грейс. Прежде всего Изабелла потянулась к конверту. Он не пришел с утренней почтой, так как его по ошибке доставили соседу, а тот перебросил на нужный адрес. Изабелла жила в доме 6, а сосед – в доме 16, и на почте нередко путали в спешке адреса. Но почему-то со счетами путаницы не возникает, подумала Изабелла, счета всегда приходят куда нужно. На конверте красовалась надпись: «Редактору», и, судя по весу, это была рукопись. Изабелла всегда для начала смотрела на марку и штемпель, а уж потом на имя и адрес отправителя. Марка была американская: летчик смотрит на облака, уверенно и спокойно, как и подобает летчику, на штемпеле – Сиэтл. Отложив конверт в сторону, Изабелла взяла в руки записку. Звонил дантист, просивший изменить время ее визита; звонил автор статьи, принятой к публикации в журнале. Изабелла знала за этим автором привычку капризничать, наверняка опять чем-то недоволен. В самом низу было приписано: «И еще звонил Джейми. Сказал, что хочет поговорить с вами. И поскорее». Возле последнего слова стояло что-то вроде восклицательного знака. Грейс нравилось выражать свое отношение к сказанному в записках, и восклицательный знак делал это красноречиво. Но, может быть, у нее просто соскользнул карандаш?