– Брюс на своем политическом съезде, – ответила Грейс. – Каждое лето они собираются в Баннокберне[1]и произносят всякие речи. Заводят друг друга, но потом возвращаются домой и быстро приходят в чувство. Думаю, что для Брюса это хобби. Раньше он собирал марки, а теперь вот увлекся национализмом.

– В берете и килте он выглядит потрясающе, – с улыбкой заметила Изабелла. – К тому же Брюс – отличное имя для патриота. Разве можно быть настоящим шотландским националистом, если тебя зовут, скажем, Джулиан?

– Думаю, нет, – признала Грейс. – Кстати, вы слышали, что они собираются бойкотировать железные дороги, протестуя против английских завтраков в вагонах-ресторанах?

– Что ж, если им нечем больше заняться, – задумчиво проговорила Изабелла, – пусть внесут этот конструктивный вклад в жизнь нации.

– Все это не на пустом месте, – кипятилась Грейс. – Разве можно так обращаться с шотландцами?! Что там сказано в песенке? Сколько жуликов в этом народце…

Изабелла перевела разговор на другую тему.

– А я вчера вечером видела Джейми с девушкой, – небрежно обронила она, пристально наблюдая за Грейс.

– С другой девушкой?

– Да. На концерте.

– Меня это не удивляет, – заявила Грейс. – Я ее тоже видела.

Изабелла онемела. Сердце гулко заколотилось, откликаясь на новый взрыв чувств.

– Вы видели с ним девушку? Высокую блондинку?

– Да.

Речь, разумеется, о той, вчерашней, и нечего так удивляться. Но все-таки ей хотелось узнать детали. И Грейс дала полный отчет.

– Это было недалеко от университета. Там кафе на задах музея. В хорошую погоду столики выставляют на улицу, и все сидят пьют кофе. Вот за одним из таких столиков они и устроились. Меня не видели, я просто шла мимо. Но разглядела: это был Джейми, и с ним была девушка. Эта самая.

– Я знаю кафе, о котором вы говорите, – машинально откликнулась Изабелла. – У него странное название. По-моему, «Игуана».

– Теперь все названия странные, – рассудила Грейс.

Изабелла промолчала. Все ощущения предыдущего вечера вернулись к ней с прежней силой. Кромешная пустота и полное одиночество. Она и прежде испытывала нечто подобное. Когда вдруг поняла, что Джон Лиамор изменяет ей со студенткой, приехавшей в Кембридж из Дублина – работать над темой, которой он тогда занимался. Казалось, у нее что-то отняли или что-то вырвали из нее – вытащили, вытянули. Джон Лиамор – это прошлое, которое она почти изжила. Годами оно держало ее в своей власти, владело мыслями, заставляло не доверять всем вокруг. Неужели она опять попадет в ту же ловушку, испытает такую же боль, отторжение от людей? Нет, конечно же нет.

Грейс наблюдала за ней. Она знает, подумала Изабелла. Она все понимает. А как же иначе? Ведь растерянность женщины, вдруг узнавшей, что ее молодой любовник повел себя так, как это свойственно всем молодым любовникам, ясно написана у меня на лице. Разница только в том, что мы с Джейми не любовники.

– Это должно было произойти, – изрекла Грейс, глядя в пол. – Захоти Кэт, чтобы он вернулся, сразу бы прибежал. Но она этого не хочет. Так что ж ему делать? Ждать у моря погоды? Мужчины этого не любят.

Изабелла посмотрела в окно. Стена, отделяющая ее сад от соседского, была увита клематисом, сплошь покрытым сейчас крупными розовыми цветками. Итак, Грейс подумала, что хозяйка огорчается из-за Кэт, ей даже в голову не пришло, что чувство могло быть личным. И это естественно. Ведь не могла она заподозрить, что тетушка, да, тетушка влюбилась в приятеля своей племянницы. В том Эдинбурге, где живет Грейс, это немыслимо, невозможно. Но даже у тетушек имеется свое «Оно», подумала Изабелла, и эта мысль ее чуть ли не рассмешила. Всё, больше никакой пустоты не будет! У нее хватит силы воли, чтобы принимать жизнь с удовольствием.

– Вы правы, Грейс, – сказала она. – Нельзя требовать, чтобы Джейми вечно томился в ожидании. А судьба Кэт меня очень тревожит. – Изабелла помолчала и потом добавила: – Хочется, чтобы эта новая девушка, кто бы она ни была, оказалась достойна Джейми.

Пожелание получилось тускло банальным, но разве добрые пожелания бывают иными? В хороших поступках, как и в хороших людях, нет ничего яркого и оригинального. И все-таки надо замечать тех, кто хорош и добр, потому что их жизнь – борьба, а борьба всегда интересна, в то время как злые поступки – результат лености или слабости, а значит, не стоят внимания.

– Будем надеяться, – проворчала Грейс, открыв кладовку и вытаскивая пылесос. Достав его и начав разматывать шнур, она обернулась и искоса посмотрела на Изабеллу. – Так я и знала, что вы расстроитесь, – заметила она. – Ведь у вас с Джейми такая дружба. Так и боялась, что вы…

– Начну ревновать? – подсказала Изабелла. Грейс нахмурилась.

– Если хотите, можно назвать это и так. По правде сказать, об этом я и подумала, когда проходила мимо их столика. Жалко, подумала я, если она его заполучит. Он наш.

– Да, он наш. Вернее, нам хочется, чтобы так было. – Изабелла рассмеялась. – Но ведь на самом-то деле это не так. Была у меня голубка. Помните такую строчку? У поэта была голубка, и эта милая голубка умерла. А ведь он мог бы отпустить ее на волю!

– Это что, написал ваш мистер У. X. Оден?

– Нет, не он. Но он много писал о любви. И, думаю, нередко ревновал. У него был близкий друг, который все время бросал его и уходил с другими, а он оставался один и ждал. Наверное, ему было чудовищно грустно.

– Да, грустно, – вздохнула Грейс. – Это, конечно, всегда грустно.

Так ли? – подумала Изабелла. Нет, она не позволит себе грустить. Как грустно быть грустной… Она резко встала и энергично потерла руки:

– Я бы не прочь выпить чашечку кофе с коржиком. Составите мне компанию?

Изабелла сговорилась с Кэт, что зайдет в первой половине дня и они все обсудят. На следующий день Кэт улетала в Италию, и ей хотелось удостовериться, что Изабелла разобралась во всех тонкостях работы магазина. Эдди отлично знал, как обращаться с продуктами, и в этом на него вполне можно было положиться. Но требовалось ознакомить Изабеллу со списком завсегдатаев и объяснить их особые требования. Кроме того, система сигнализации капризничала, и следовало проявлять осторожность, чтобы она не сработала по ошибке.

Магазинчик деликатесов находился всего в десяти минутах ходьбы от дома Изабеллы. Она пошла по Мерчистон-кресент, мимо многоквартирных викторианских домов, дугой огибающих площадь с юга. Один из длинных каменных фасадов ремонтировали; на порядочной высоте рабочие, стоя в подъемнике, занимались своим делом, а внизу, на земле, визжала, выбрасывая снопы белой пыли, камнерезательная машина. Изабелла посмотрела наверх, и один из рабочих помахал ей рукой. Из окна, рядом с которым висел подъемник, высунулась женщина. Изабелла знала, что это жена ученого, писавшего довольно невнятные книги о пирамидах и священном значении их пропорций. В этом, пожалуй, и состоит прелесть Эдинбурга: если ты пишешь о пирамидах и их священных пропорциях, это известно всем соседям. В других городах даже такой оригинал остался бы незамеченным.