От мыслей о прошлом его отвлек стук в дверь. Ребров открыл, увидел Гаврика.

— Входи.

Гаврик зашел в номер, нервно огляделся.

— Что у тебя с лицом, Гаврюха? — удивился Ребров. — Что-то случилось?

— Кое-что, — хохотнул Гаврик.

Он походил по комнате и вдруг выпалил:

— Я совершил должностное преступление.

— Ты?

— Вот.

Гаврик достал из кармана галифе конверт и протянул Реброву.

— Что это?

— Письмо руководству советской делегации.

— Ну, я в нем не числюсь. Зачем ты принес его мне?

— Хочу, чтобы ты его прочитал. Не бойся, оно уже вскрыто… Да читай же, наконец! — взорвался Гаврик.

— Хорошо, — успокаивающе сказал Ребров. — А ты воды, что ли, пока выпей…

Пока Гарик наливал себе воды, Ребров быстро пробежал глазами послание. «Доводим до сведения командования Советской делегации, что ее сотрудник Д. Ребров вступил в тесные контакты с переводчицей французской делегации… Их отношения таковы, что возможна утечка любой, даже самой важной информации…» Подписи не было.

Ребров сложил бумагу, вложил обратно в конверт.

— Откуда оно у тебя?

— Письмо принес американский курьер вместе с пакетами стенограмм допросов, — объяснил Гаврик. — Швырнул, как обычно, на стол. Расписку не брал. Так как письмо необычное, я вскрыл его как дежурный офицер… Больше его никто не видел! Я сразу после дежурства к тебе.

— Спасибо, Гаврюха, — вздохнул Ребров. — Но ты можешь попасться… Если узнают. А особенно если пронюхает наш друг Косачев.

— Я тебе говорю — никто не видел. Никто о нем ничего не знает. Курьеру, сам понимаешь, это до лампочки… Так что письмо мы можем просто уничтожить. Но!.. Ты же понимаешь, что о ваших отношениях с Куракиной говорят уже все. Счастье, что Косачев еще не знает.

— Знает.

— Знает?.. Тогда странно, что ты еще здесь!

— Просто есть обстоятельства… В общем, Филин сказал ему, что я встречаюсь с Куракиной по служебной надобности.

— И ты думаешь, он поверил?

— Думаю, не до конца. Во всяком случае, я чувствую, что его люди за мной присматривают.

— Еще бы!

— Но дело не во мне. За себя я не боюсь.

— Я понимаю. Если такое письмо поступит во французскую делегацию, бедной княжне не поздоровится.

— Да в том-то и дело, Гаврюха! У меня прикрытие, а у нее ничего!

— Какая же падла это строчит? — выругался от избытка чувств интеллигентный Гаврик. — Знаешь, судя по всему, это писал не наш человек…

— Ну, сия тайна невелика есть, — усмехнулся Ребров. — Действительно, не наш. Но такого я от него не ожидал!

— Ты уверен, что знаешь его?

— На девяносто девять процентов… Но все равно нужно проверить.

— Что делать будешь?

— А у тебя есть совет?

— Ты его все равно не послушаешь, — махнул рукой Гаврик. — Но заткнуть этот фонтан надо. Если нужна моя помощь… По-моему, она очень хороший человек.

— Кто? — рассеянно спросил задумавшийся Ребров.

— Ее светлость княжна Куракина, вот кто!

Ребров удивленно посмотрел на Гаврика.

— Слушай, Гаврюшка, а ты часом не влюбился, а?

Гаврик вдруг залился краской и отчаянно замотал головой.

— Дурак ты, Ребров. И язык у тебя без костей! Мелешь ерунду!

Постскриптум

Оперативники ГУКР «Смерш», работавшие в Нюрнберге, обратились в Москву с просьбой о выдаче им заграничных паспортов, так как в связи с большим наплывом иностранцев американцы ужесточили режим пребывания, осуществили ряд полицейских мер. Одновременно они усилили разведывательную и контрразведывательную работу среди советской делегации. Отсутствие загранпаспортов затрудняло передвижение по городу и решение оперативных вопросов.

Из документов ГУКР «Смерш»

Барона Розена он дожидался в коридоре, ведущем в отсек французской делегации. Розен шел, опустив голову, словно не видя ничего вокруг. Ребров догнал его и крепко взял за руку. Розен, вздрогнув, обернулся и уставился, ничего не говоря, на Реброва расширившимися безумными зрачками.

— Господин барон, нам надо поговорить, — голосом, не терпящим возражений, сказал Ребров.

— Позвольте! — попытался вырвать руку барон. — Какого черта! Мне не о чем разговаривать с вами, господин чекист! — Это в ваших интересах, господин барон. Иначе…

— Не стоит меня запугивать!

Бешеным усилием Розен, наконец, освободил руку.

— Не трудитесь! Я вас не боюсь. Мы не в подвалах Лубянки, где вам все позволено!

— Я жду вас через четверть часа у фонтана на площади, — спокойно сказал Ребров. — Учтите, речь идет о вашей чести… Ровно через четверть часа.

Нудный дождь то переходил в снег, то вдруг неожиданно прекращался. Ребров стоял у фонтана, засунув руки в карманы, и тяжело смотрел на скульптуру нагой женщины, в виде которой был сделан фонтан. Каким-то чудом она осталась цела, и ее нагота была особо несуразна среди развалин.

Он даже не услышал, как подошел Розен. Барон останавливается в шаге от Реброва и смотрит на него, выставив вперед подбородок. Похоже, он был готов ко всему.

— Зачем вы пошли на эту подлость? — холодно спросил Ребров.

— Во-первых, я не понимаю, о чем вы говорите, — высокомерно сказал барон. Но голос его дрогнул. — Во-вторых, в отношении таких людей, как вы, понятие подлость неуместно и неприменимо.

— Ну да, я же кровавый чекист…

— Вот именно. Это ваши предшественники объявили моих родителей вредными насекомыми, которых можно уничтожать любым способом. Любым. И уничтожили.

— Послушайте, барон, по этому вопросу мы с вами уже объяснялись. Но я готов напомнить вам еще раз, что во время революции мы с вами еще и не родились…

— Это ничего не меняет, — сцепил зубы Розен.

— Хорошо, — кивнул Ребров. — Со мной все понятно. В отношении меня вам дозволено все, любые действия, любые мысли. Но Ирина… Ведь вы же любите ее. И идете на подлость, способную погубить ее…

— Не смейте касаться моих чувств в отношении княжны Куракиной! Слышите — не смейте!

Ребров вдруг почувствовал жалось к Розену. Он действительно любит Ирину, давно и отчаянно, и ничего не может с собой поделать… Но ведь вовсе не Ребров виноват в том, что Ирине нечем ответить на его чувства — просто так сложились жизнь и судьба…