Какие–то сдвиги мышления заворочались в его косматой голове, будто в давно выброшенном будильнике ожил механизм.

Байконур потряс башкой.

Электрическая волна прокатилась по нему от задних пяток до выщербленных усов.

«Чертовщина!… — немея, подумал он. — Так ошибаться всю жизнь?…»

Он снова поглядел на котенка, и ему неотвязно чудилось, что это не котенок, а щенок, его маленький щенок по имени Кутька…

«Я — женщина!» — озарило Байконура, и он даже присел на всех четырех лапах. Кудлатый хвост в страхе кинулся между ног.

– Эй, ты чего?… — удивленно сказал Лубянкин, спускаясь с крыльца. — Байконур, фас!…

«Я — женщина!» — подумал Байконур, все более и более утверждаясь в этом открытии.

Лубянкин приблизился к нему и пхнул сапогом.

И тут в Байконуре словно лопнул пузырь, содержащий всю неукротимую страсть собачьего материнства. С ревом он вцепился в ненавистный сапог.

Отброшенный истеричным пинком, он прыгнул к Кутьке, к своему любимому рыжеухому Кутьке, схватил его зубами за шкирку и кинулся вон, прочь отсюда, в уютное гнездо под перроном, где его ждали еще четверо маленьких щеночков…

– А–а!… — завопил Лубянкин, вылетая из калитки на улицу. — Караул! Грабят!…

Присев, он выбросил вперед обе руки, сжимающие пистолет, и открыл ураганную пальбу по удирающему Байконуру с контрразведчиком в зубах.

Байконур исчез в пыли.

– Обманул!… — завыл Лубянкин и прямо посреди улицы упал на землю, молотя ее кулаками.

А Байконур, где–то по пути утратив контрразведчика и вместе с ним все материнские чувства, что было духу домчался до столярного цеха за станцией, трепеща, зарылся в опилки и закрыл лапами голову.

«Долакался!… — трясясь, думал он. — Долакался, алкаш несчастный!… Белая горячка!… Нет, все, начинаю новую жизнь!…»

…Глубокой ночью, когда Млечный Путь раскинулся по небу от Старомыквинска до Новомыквинска, когда лунный свет хромировал дорогу и засветил фонарики яблок в листве яблонь, когда замерцали лопухи и крапива в Пантюхином овраге, будто цветки папоротника, участковый Лубянкин тихонько постучал в окошко Барбарисова дома.

Через некоторое время дверь приоткрылась, и на крыльцо в трусах и сапогах вышел отец Барбариса дядя Толя.

– Чего тебе? — негромко спросил он. Лубянкин протянул ему сжатый кулак и оглянулся по сторонам.

– Пацану, — кратко пояснил он.

В желтую прокуренную ладонь дяди Толи упала круглая таблетка.

– Кто? — быстро отреагировал дядя Толя.

– Майор Бабекус.

P. S . Товарещ редактор! Эта глава не такая, как все остальные. Непосредсвенно я в ней не учавствую, следоватилъно, изложение событея произошли токо гипотетически. Но я основывалса на фактах, и поэтому заевлю о своей решымости атстаивать эту главу в таком виде, какой есь, так как в ней просле–жеваю важную фелософскую мысль, что женщена тоже человек. Еще раз говорю, что переписывать не буду, это дело принцепа.

P . P . S . Еще я прослежеваю мысль, што орудее унич–тоженея надо превратить в орудее освобождения, и даю. прогнос на будующее развитее цывилизацыи: зделать это можно токо путем духовново вмешатильства.

Дядя Толя разбудил меня поздно утром, подергав за ногу.

– Вставай, — сказал он. — Есть пора.

Он сказал это так, будто меня ждал не завтрак, а разведка в тыл врага. Правда, спросонок я не уловил его странного выражения лица, да и вообще не задумался: почему это он не на работе?

Я лежал на сене, глядел в обветшавшую крышу и думал, что тишина в нашей Сортировке, оказывается, соткана из неуловимых звуков. Я перебирал эти звуки, как расплетал пряжу: вот крик петуха на дальней улице, вот треск бензопилы у Самохвало–вых, вот диспетчер на станции, вот дребезг ведра на колонке, вот гул проходящего состава.

– Вовка!… — зло крикнул со двора дядя Толя. — Сколько раз звать надо!…

– Иду! — ответил я и пихнул Барбариса.

Пока мы умывались, дядя Толя стоял на крыльце, облокотившись на перила, курил и смотрел на меня.

– Все, мы готовы, — сказал я ему, поднимаясь по ступенькам.

За мной следом шел Барбарис, и дядя Толя остановил его, уткнув два пальца в грудь.

– Погоди, Борька, — велел он. — Пусть сперва гость позавтракает.

– Пусть, — согласился Барбарис. — Я что, мешаю, что ли? Мы всегда…

– Не ходи, говорю тебе, — настойчиво тормозил его отец и подтолкнул меня к двери. — Иди, иди, Вовка…

– Так, дядь Толь… — начал я.

– Проходи! — рявкнул на меня дядя Толя. — Не стой на пороге!…

Я струхнул, отступив.

– Бать, ты чего?… — заныл испуганный Барбарис.

– Дядь Толь, мы же вместе… — попробовал и я, но тут он рассвирепел.

– Не дома, не командуй! — крикнул он. — Иди в кухню!

Я отскочил за порог.

– Борька, кому говорю, пошел прочь! — заорал дядя Толя. — Ну, живо!… Потом пожрешь, не барин!… Сперва зарабатывать научись, а после отцу хами!

Оттолкнув Барбариса с крыльца, он влетел в прихожую и захлопнул дверь.

– Пошли, Вовик, пошли, — ласково сказал он мне, опуская крючок.

Обняв за плечи, он повлек меня на кухню.

В кухне на столе стояла здоровенная миска пшенной каши. Каша еще истекала паром, в ее подтаявшем боку лучилась янтарная лужица масла.

– Клавдия ушла, Вовик, — заискивающе бормотал дядя Толя, усаживая меня. — А я тебя сам покормлю, кашки вот сварил…

Он сунул мне ложку и сел напротив, глядя в глаза. «Может, он выяснил, что я дальний родственник певца Кобзона?…» — подумал я.

– Мы тебе посолим… — снова засуетился дядя Толя. В пальцах у него оказалась какая–то таблетка, которую он размял и высыпал в кашу. — Ты только кушай… — И, выхватив ложку, он перемешал у меня в тарелке.

Подчинившись, я принялся завтракать с нехорошим предчувствием в душе.

– Во–от та–ак… — ласково приговаривал дядя Толя при каждой съеденной мною ложке. — Молодец, Вовик, еще ложечку…

С улицы к окошку приник Барбарис и глядел на меня голодными, немыми глазами.

– Еще давай, еще, — бубнил дядя Толя.

Умяв с полтарелки, я остановился, поглядел на него и сказал:

– Все. Наелся. Больше не хочу.

Дядя Толя проворно вскочил, обежал вокруг стола и сел рядом со мной, обняв меня за талию.

– Ну, еще немножечко, — невинно сказал он, моей рукой подцепил новую ложку и сунул мне в рот.