Что‑то в голосе ее да в пламени красных глаз заставило Збышека насторожиться.

— Да что вы все со своими дарами! Лугвен этот… теперь ты. Ничего мне надо. Денег? Все равно что песок собирать. Камень? Мне на могилу и так положат. Чего мне желать, Гница?

— Луну свою, — как‑то зло сказала она.

— Это все слова. Разве что… — он вспомнил зерцало Лугвена и библиотеку, где теперь денно и нощно копошился несчастный рыцарь. — Можешь ты помочь другу моему? Род его врага найти? Потомка?..

Гница долго смотрела ему в глаза, затем, как‑то погрустнев, опустила взгляд в наперсток и поболтала остатки пива.

— Как же я это сделаю? Мы — Владыки недр, а не людских душ.

— Ты сказала, что три дара было от вашего народа. Вот, как разумею, первый. — Збышек показал зерцало Лугвена. — В твердыне горняков стоит второе око. А на нем будто три ока начертано. Лунное, солнечное и… морское. Есть, выходит, третье.

***

Збышек нашел Ольгерда в библиотеке, где тот озадаченно — как казалось по положению гладкой, лишенной черт головы — смотрел на паука и паутину.

— Есть у меня, хорошая весть, — сказал Збышек, — и плохая. Какую желаешь первой?

— Что снится мне сон, — зычно и как‑то нехорошо, недобро ответил проклятый рыцарь. И так зол был его голос, что сделалось в зале холодно, а волосы Збышека встали на затылке дыбом.

— Может, карлица найдет нам эту гнилую ветку.

Рыцарь резко повернул свое безличие к Збышеку.

— А плохая?

— Людей‑то найти она, конечно, не умеет. Только око, из тех, что их народ делает. — Збышек показал на ростовое зерцало. — А еще мне нужно зачем‑то дважды эту просьбу повторить. Что за любовь по три раза все спрашивать?

Ольгерд ответа не знал, и отправился Збышек на следующий день в штольню. Отработал от колокола до перекуса и пошел в самый дальний штрек, чтобы, как привык уже, позвать Гницу‑веселицу.

Вдруг услышал он голоса, крики. Редкость это была для горняков — все знали, как любят скалы тишину, и Збышек, чувствуя неладно, пошел на шум.

Увидел он сперва черные фигуры, будто вырубленные из обсидиана. Собрались они на перекрестье нескольких ходов: кто с корытцами породы, кто с лопатами, кто с бочкой громовой смеси. Посреди стоял краснощекий Марцин, держа за горловину мешок. Мешок дергался, извивался и ругался на чем свет голосом Гницы.

— … гляжу‑ка в котомку, а там как бы кто копошится невидимый, — рассказывал Марцин явно не в первый раз. — Ну я и хвать. Стала она грызться, словно крыса. А я ее — тюк! — обушком серебряным. Насилу успокоил. То‑то я заметил, что шкварки у меня пропадают.

— Вот и пусти вора на шкварки! — предложил один горняк и поднёс каганец к мешку. Остальные засмеялись.

— Да сесть на него и дело с концом, — отвечал другой.

Збышек обмер от страха.

— А если вы Владыку поймали? — спросил он громко.

Шахтеры повернули к нему свои черные от пыли лица и призадумались.

— Владыка не мелочь какая. И похож на штейгера, — заявил шепеляво самый старый горняк.

— А ты прямо видел! — поддел его Марцин.

Збышек почуял, что горняки засомневались, и предложил:

— Я бы отпустил от греха подальше. Мало ли, накличет чего.

Кто‑то тут же осенил себя колесом; кто сплюнул через плечо. Так бы у Збышека и получилось хитростью Гницу высвободить, если бы из хода за его спиной не послышалось блеяние и шаркающие шаги.

Видно, прознал Горемыка о находке, потом что именно его горбатая фигура появилась из полумрака.

Выслушал глава горняков Марцина, цокнул языком, плюнул через плечо.

— Ну, если из племени ты подземного, — сказал он мешку, — то за воровство свое покажешь нам свои сокровища. А не покажешь — вынесем тебя на наше солнце, посмотрим, что оно с тобой сделает.

Зашумели горняки, как сосны в бурю шумят над обрывом. Послышались со всех сторон голоса, одни испуганные, другие согласные, и только один звучал громко и четко:

— Разве по чести так?

Посмотрели горняки на Збышека. Горемыка шагнул к нему и поднял мешок повыше.

— А по чести, что им от рождения — все сокровища подземные, а нам — кожа да кости? Нет уж, если тебя, свое племя, заставил хлеб отрабатывать, то крысу эту за каждый краденный сухарь, за каждую шкварку изведу. Ну? — он затряс мешком. — Отведёшь в сокровищницу или нет?

***

Повела их Гница по штрекам. Из мешка ее не выпускали и дорогу указывала она ослабевшим голосом. Как ни раздумывал Збышек, чем ей помочь, но ничего он придумать не мог: знал, что скрутят его горняки в три погибели, если посмеет пойти против их воли.

Долго горняки плутали по ходам и противоходам, пока не уперлись в глухую базальтовую стену, которую ни обушком, ни громовой смесью не возьмёшь. Прошептала Гница что‑то, и камень заскрежетал, разошлась скала, будто морские воды.

Горняки ахнули, зашептались.

Стал протаскиваться промеж них Збышек, и предстала перед ним необъятная пещера. От края и до края заполняли ее деревья, холмы и горы — все из халцедона, яшмы, хризолита, аквамарина. Промеж холмов текла настоящая речка, били фонтаны, журчали ручейки. Сталактиты и сталагмиты срослись, образуя колонны, подпирающие высокий свод, а по нему двигалось чёрное солнце. Лучи его чёрной вуалью накрывали пещеру и как могли берегли глаза гостей от нестерпимого сияния камней.

Одного здесь не было — жителей. Выглядело все так, будто в далекую‑далёкую пору собрались они с духом и покинули эти края. Другой, верно, порадовался бы этой брошенной красоте или богатствам под ногами, но Збышеку стало только грустно — при мысли, что Гница жила здесь одна‑одинешенька.

— Ну, братцы… — Горемыка достал из‑за пояса кайло и тюкнул ближайшее дерево. С громким звоном брызнули прозрачно‑зелёные осколки. — Вот мы и нашли самую главную жилу.

С этими словами он швырнул мешок у входа и стал командовать горнякам — кому и где камни дробить,