— А кормить ты меня в пути чем будешь — опалыми листьями да осокой? Что у тебя за душой есть, Нил? Ни семьи у тебя, ни земли, ни ремесла. И чем же ты в Нижнем зарабатывать собрался? Разве что дудочкой-свирелькой…

Сказала так и вздохнула тяжко, слезу набежавшую отерла. Потом улыбнулась, погладила Нила по кудрявой голове и молвит:

— Нет, пастушок, ступай покамест к себе домой, а я к себе пойду. Мил ты мне, да как я мужа оставлю? Он ко мне добрый, я его не могу обидеть. Спрячься до поры, а завтра приходи, и будет все по-старому, ладно? У меня муж завтра утром снова уедет, на неделю или на две. А теперь прости — пойду я.

Промолвила, поросятам отруби в корыто плеснула и обратно пошла в избу. А Нил остался стоять как вкопанный и только смотрел ей вслед.

Скоро и ночь на исходе, а Нил все стоит под окнами Катерины Львовны и слушает, что в избе творится. Как Катерина Львовна сказала, так и случилось — еще не рассвело, а муж ее уже встал и пошел коня запрягать, в город собираться. Вот уже все готово к отъезду. Вышла Катерина Львовна во двор, обняла мужа, поцеловала его долгим поцелуем и даже всплакнула немножко. Говорит: «Побыстрей возвращайся, уж очень я без тебя скучаю!»

Муж ей пообещал у подрядчика отпроситься на подольше, шапку надел, сел на телегу и тронул вожжи. Лошадь пошла шагом, телега покатилась по дороге.

Едет телега через деревню, потом полем, а потом в лес въехала. Муж Катерины Львовны вожжи отпустил и дремлет — видать, недоспал. А Нил следом бежит, в отдалении. Осенний туман его скрывает и шаги глушит. Бежит Нил, и сам не знает, зачем он бежит и куда.

Тишина вокруг полная, только слышно, как лошадка похрапывает и колокольчик на хомуте звенит. Стало понемногу светать. Телега с версту по лесу проехала и остановилась; мужик вожжи положил и на землю спрыгнул. Видать, до ветру ему понадобилось.

А Нил как бежал по звону колокольчика, так и не заметил, что телега встала. Со всего разбегу налетел он на мужа Катерины Львовны, сбил его с ног и сам по земле покатился.

Через миг оба поднялись и друг на друга уставились. Муж Катерины Львовны первый в себя пришел, из-за голенища нож выхватил, вперед выставил и кричит:

— Ты кто такой?! Разбойник? Чего надо?! — И идет на Нила.

А Нил и сам не знает, чего ему надо. Сердце в груди бьется, пот глаза заливает, в висках кровь стучит. Стал он потихоньку назад пятиться, обратно в сторону деревни.

Вдруг видит — мелькнула за спиной Катерининого мужа какая-то тень. Тот тень эту тоже заметил, обернулся и как резанет ножом туман! Да, видать, мимо. А второй раз резануть уже не успел — на него из тумана кто-то большой навалился, схватил за голову и в сторону рванул. Хрустнуло что-то, Катеринин муж на землю упал и замер. Только нога у него два раза дернулась.

Стоит Нил ни жив ни мертв от страха и двинуться боится. А тот, большой который, от мертвого тела поднялся и к Нилу подошел. Взял за руку, гладит и шепчет:

— Не бойся, братишка, не трону.

Нил дрожит, а большой человек его руками за лицо взял и к своему лицу приблизил:

— Все хорошо, братишка. Этот тебя уже не обидит.

Глядит на него Нил и глазам не верит — будто в зеркало смотрится. Лицо у того человека точь-в-точь как у Нила, только все белое: и волосы белые, и брови, и ресницы. А глаза, напротив, черные и без зрачка.

Говорит белый человек Нилу, скрипучим таким голосом, будто комар пищит:

— Все боишься? Не бойся, не бойся, братишка. Садись вот здесь, отдышись, а я тебе пока растолкую.

Усадил его под елкой на мох и сам рядом сел.

— Ты вот, Нил, про меня не ведаешь, а я ведь рядом с тобой всегда жил, все шестнадцать лет. Брат я твой единоутробный.

Нил чуть успокоился и спорить стал:

— Ты что, какой брат? Я один у матери… — А белый человек палец ко рту приложил и договорить не дает — молчи, мол! И продолжает:

— Ты не знаешь, не ведаешь правды, так меня послушай. Нас Агафья двоих родила в этом лесу, тебя и меня. Знахарка меня спрятала, а отцу про тебя одного сказала. Побоялась, что он двоих не примет. Больно уж я страшный был при рождении, как мучной червяк.

Нил совсем от испуга отошел и спрашивает:

— Так ты что, выходит, мне брат?

— Выходит так. Меня знахарка в землянке выходила, козьим молоком отпоила. Прятала от людей, только по ночам выпускала. А в прошлом году она меня к деревне привела и на тебя показала. Вот, говорит, твой брат, и нет у тебя никого ближе. Храни его и оберегай от всякой напасти, помогай ему во всем. Хочешь — пойдем к ней сейчас, в нашу землянку?

Нил головой трясет — мол, не надо, и так верю, а брат его самоназванный соглашается:

— Ну, как хочешь, потом сходим. Главное, что я с тобой теперь вместе, а ты со мной. Все напополам делать станем, во всем друг другу помогать. Я вот сегодня тебя выручил, а ты меня в следующий раз, да?

Сказал так и похлопал Нила по плечу. А потом встал и пошел к телеге. Смотрит Нил: наклонился его брат к телу мужика и в одежде у него шарит. Только тогда Нил и осознал, что уж Катеринин муж не встанет, не оживет никогда. А белый человек тем временем к телеге подошел и лошадь распрягать начал. Потом обернулся к Нилу и говорит:

— Прибраться бы нужно, братишка, солнце уже восходит. Подсобишь, а, брат?

Что было дальше, Нил не помнил. Вроде белый человек говорил ему что-то еще, вроде показывал он пальцем на Катерининого мужа, давал что-то в руки. Вроде ржал испуганный мертвецом конь, стучали копыта по дороге и скрипела, катясь под откос, телега. А потом поднялся ветер, холодный осенний ветер, который закружил Нила и понес его вдаль от того проклятого места, где туман, где над мертвым телом склонился белый большой человек, где смеется Катерина Львовна, мурлычет черный кот и падают в воду осенние листья…

Нил бежал прочь от деревни, не разбирая пути, спотыкаясь и ломая ветки. На дороге, где Нил повстречался с Катерининым мужем, уже никого и ничего не было. Только в колее, оставленной телегой, лежала переломанная надвое пастушеская дудочка-свирелька.

Много странников ходило по Руси в былые времена! Шли с юга на север и обратно, вслед за солнцем и навстречь, босиком, в лаптях, в сапогах, пешими и конными. Бродили повсюду, будто искали и не находили себе места на нашей просторной земле. Одни были коробейниками, офенями, другие — малярами, печниками или лудильщиками, но больше всего встречалось странников-богомольцев, которые ходили по святым местам. Попадались среди них и лихие люди. Часто так бывало, что в одном сарае промеж бродяги и разбойника ночевал божий человек. Наутро они делились куском хлеба и, расставаясь, расцеловывались. А потом шли каждый своим путем: один — грабить и убивать, другой — плакать и молиться о душе святым угодникам.