Война есть война. Алексеев, будучи начальником Штаба и фактическим Верховным Главнокомандующим — не по должности, но по факту, имел право требовать от царя почти что угодно.

Его телеграмма, собственно, была первой, которую я прочитал в новом мире.

Первый вечер после «высадки» промчался стремительно и сумбурно. Очнувшись в императорской спальне, я встретил за дверью Каина в теле министра Двора. Лже-Фредерикс коротко посвятил меня в курс, объяснив, что наше перемещение удалось и мы немедленно приступаем к осуществлению задуманных им исправлений. Дата прибытия поразила меня, ведь я искренне полагал, что мы попали на самый стык двух столетий — где-то в год 1899-й, 1900-й или в 1901-й. При чем тут февраль семнадцатого, я решительно не понимал. Неспешно Каин пояснил мне, что именно этот год, а вовсе не придуманная людьми глупая календарная дата является истинным рубежом, на котором завершился век девятнадцатый с его отголосками благородного Средневековья и начался изуродованный технологиями двадцатый.

Далее Каин-Фредерикс помог мне одеться, незаметно ознакомил с прочими, снующими вокруг царедворцами и удалился по своим «божественным» нуждам. Следующие четыре часа прошли в одиночестве — словно во сне. Я привыкал к своему новому телу и состоянию, ежеминутно пытаясь избежать разоблачительных ситуаций. Один час ушел на шапочное знакомство с Семьей. К моему удивлению, у императора Николая оказалось четыре прелестных дочери, маленький сын и любящая жена. Они беседовали и шалили, что-то шептали мне на ухо, о чем-то просили, хвалили и укоряли, обнимали меня, называя глупым словом «Папа».

Пытаясь ускользнуть от нелепостей, почти неизбежных в подобной удивительной ситуации, я постарался сбежать из личных покоев как можно быстрей. И действительно — от конфузов с Семьей защитили государственные дела. Сменив персидский халат на строгую военную форму, я прошел в кабинет в другой половине Дворца, где принял текущие доклады русских министров.

Слушать отчеты оказалось несложно — достаточно было состроить суровую мину и что-то коротко спрашивать или мудро кивать. Как ни странно, на лицах министров я не увидел при этом ни тени сомнения, было видно, что подобное поведение государя — как совершенно несведущего в делах страны человека — являлось для них привычным.

Докладов на первый вечер было назначено два.

Первым явился некто Беляев, как оказалось, мой военный министр. Он сообщил, что начальник генерального Штаба генерал-адъютант Алексеев, срочно вызывает меня в Могилев.

Мне в руки передали ту самую первую телеграмму. В спешке или растерянности, я не обратил на нее внимания. Первый министр правительства, которого я опять же впервые увидел в новой императорской ипостаси, интересовал меня больше принесенной им непонятной бумаги. Министр производил печальное впечатление. Беляев совершенно не походил на руководителя могучего военного ведомства во время жестокой войны. Скорее он напоминал повадками хорошего секретаря, толкового, но не способного принимать самостоятельных решений. Спустя минут десять, не дождавшись от меня интереса, Беляев откланялся и ушел.

Вторым явился более занятный субъект — некий господин Протопопов, мой министр внутренних дел. Высокий импозантный мужчина, со щегольскими усами и несколько нервной манерой ведения разговора, этот розовощекий хлыщ произвел на меня впечатление совершенно обратное «беляевскому». Если первый казался образцом исполнительности при полном отсутствии ума и инициативы, то второй являлся весьма деятельным и грамотным малым, вот только качеством преданности совершенно не обладал. Протопопов почти не слушал меня (меня, Императора!), подобострастно кивал, бросался велеречивыми верноподданнейшими оборотами, однако полностью игнорировал задаваемые вопросы. Вглядываясь в черты его лица, довольно пухлого, несмотря на его стройную фигуру, я спрашивал себя, обращаясь одновременно и к своему носителю Николаю: неужели это действительно министр внутренних дел в стране, балансирующей на самом краю революции? Работа с кадрами, очевидно, была поставлена Николаем Вторым ни к черту.

Все же, в отличие от Беляева, Протопопов хотя бы владел информацией о текущей обстановке в Империи. Когда я сообщил ему о телеграмме Генерального Штаба, переданной военным министром десять минут назад, Протопопов взорвался словесным потоком. По словам министра внутренних дел, в Петербурге в ближайшее время не следовало ожидать чего-то особенного. Социалисты вроде Ульянова-Ленина или Троцкого были разогнаны жандармерией и прятались либо за границей, либо слишком далеко от столицы и угрозы для государственных устоев не представляли. С терроризмом было покончено решительными мерами военно-полевых судов еще при Столыпине, и о страшном времени, имевшем место несколько лет назад, когда бомбы взрывались в подъездах жилых домов, а министров правительства стреляли в театрах из револьвера, никто не вспоминал.

В подобной «расслабленной обстановке», по мнению Протопопова, главное, что надлежало делать царю как Верховному Главнокомандующему вооруженными силами — отдать внимание фронту. Война и только война является главной точкой приложения сил и деятельности Государя!

— Алексеев требует, чтобы я прибыл в Ставку немедля, — сообщил я в заключение своему главному «полицейскому». — Ваше мнение, насколько я понимаю, — надо ехать. Вы уверены, что в столице все спокойно и мой отъезд не является несвоевременным?

— Если вы отправитесь сейчас, то будете в Ставке уже следующим утром, Ваше Величество, — ответил Протопопов. — А по поводу столицы не беспокойтесь. Все обстоит прекрасно, и нет решительно никаких поводов для волнений. Если что-то изменится, Вы будете немедленно извещены!

Каков молодец, подумал я, прекрасно зная, что в ближайшие дни город вздрогнет от революционного взрыва. Мне только казалось или царя действительно выпихивали из столицы? С другой стороны, оставаясь в Зимнем дворце, прямо в центре густонаселенного города, я не знал, на кого могу положиться: Беляев и Протопопов, по крайней мере, положительных эмоций не вызывали. Из этих соображений путь в Ставку Верховного главнокомандования казался логичным решением. В обстановке я не разбирался, людей, на которых мог бы рассчитывать, не знал. Мне было приказано выжить, и значит, нужно скорей бежать из столицы, пока события, описанные в каиновском «подарке», не накрыли меня с головой. Прибыть в Ставку, неспешно и обстоятельно изучить ситуацию, разработать последовательность действий, определиться с противниками и друзьями, расставить приоритеты. И только затем — отвечать. Зимний — это сердце России, однако Могилев — сердце армии. Если окружить себя лесом штыков, то как бы ни развернулись события в Петрограде, двух преданных батальонов мне хватит, чтобы раздавить… Вот только что раздавить? Толпы бастующих и демонстрантов? Российскую Думу? Заговор царских родственников? Я не знал даже этого. Путь в Могилев казался лучшим решением хотя бы для того, чтобы определиться с врагами. Армия ждала меня там. Армия, которая никогда не подводила русских царей. Надеюсь, не подведет и сейчас.

Решив воспользоваться приглашением генерала Алексеева, я отпустил министра внутренних дел и вызвал к себе Воейкова, царского адъютанта.