— В Могилев? — удивился офицер. — Но сборы государыни и детей займут не менее суток. Свита не извещена, а спешное отбытие автомобильного кортежа и двух рот конного конвоя по ночному Питеру произведет много шума.

— Тогда отыщите мне неприметный конный экипаж, — сказал я, — отправимся без помпы. Протопопов заверял, что я могу быть в Могилеве уже следующим утром. Значит, я должен быть там в это время.

— Будет исполнено, Ваше Величество. — Воейков браво щелкнул каблуками.

Видя, что он собирается убежать, я задал вопрос, который не успел прояснить у Протопопова и который меня живо интересовал:

— Скажите, Владимир, до Могилева, наверное, тысяча километров. Мы отправимся туда на аэроплане?

— Бог с вами, Государь. — Адъютант взглянул на меня удивленно. — На Царскосельском вокзале вас ожидает личный бронесостав.

Ровно через час, наскоро попрощавшись с Семьей, отказавшись от конвоя и Свиты для ускорения своего движения, в неприметной карете я выскользнул из дворца в холодную февральскую ночь. Императрица закатила скандал по поводу столь скорого и столь необычного способа путешествия, но помня о том, что она жена Николая Второго, а вовсе не моя, я с легкостью отбил все упреки. Мягким нравом царица Александра Федоровна не отличалась, и, насколько подсказывали мне весьма скудные знания по европейской истории, именно склонность Царя к исполнению ее истерической воли во многом способствовала разложению русского государства. Впрочем, в последнем утверждении я не был уверен доподлинно, поскольку не мог судить об Александре по нашему поверхностному знакомству. Женой, как мне казалось, царица была отменной. Она родила Николаю пятерых прекрасных детей, бросила ради него родину и родителей, друзей и даже родную речь. Уже одно это могло сделать ей честь как матери и супруге. Так что подверженность Николая Второго ее влиянию я искренне оправдывал и понимал — подарив мужу всю свою жизнь, она вполне заслуживала подобного отношения.

Впрочем, все это не было сейчас важным. Важным для меня был только бунт.

* * *

Царский поезд ожидал Николая Второго на Царскосельском вокзале — самой старой станции Санкт-Петербурга. Старейшая железная дорога России проложила первые свои рельсы именно отсюда, соединив столицу империи и Царское Село — местопребывание императоров. Той же цели Царскосельский вокзал служил и сейчас.

На запасных путях, укрытых от посторонних глаз витыми прутами чугунного забора, закрытых наспех сколоченными деревянными щитами, стоял императорский бронепоезд. Говорят, красота оружия способна заворожить мужчину. Однако обычно имеют в виду клинки сабель и самолеты, мощь танков и чеканку на пистолетах, гордые силуэты линкоров и отделку эфесов шпаг. Сейчас передо мной стояло нечто совершенно иное.

Лик бронепоезда подавлял! Железное тело тяжкого, жирного, неподъемного чудовища дышало чем-то древним и изначальным, несмотря на то что с момента изготовления обвесов стального гиганта минуло, возможно, едва ли полгода.

Вероятно, личный царский бронесостав был вооружен проще, нежели его собратья на линии фронта. Возможно, он был не столь опасен для вражеской пехоты и артиллерии и не подготовлен к ведению непосредственных боевых действий. Однако он брал другим — пусть прозвучит это глупо: неописуемой красотой. Гвардейский красавец, окрашенный в жгучее черное, покрытый листами в клепках брони, с растопыренными в стороны жерлами пушек, ощерившийся улыбками пулеметов, он был невозможен, неописуем!

Однако кое-что в нем смущало. В самом центре состава, за бронированным локомотивом и двумя широкими стальными платформами, царский поезд включал два вагона небесно-голубого цвета. Наш экипаж остановился именно перед ними, и самые ужасные мои опасения подтвердились. Опознавший царя через окно и совершенно ошалевший от неожиданности офицер охранения, выбежавший из флигеля вместе с двумя стрелками, как кузнечик подскочил к дверце конного экипажа и распахнул ее передо мной.

— Рады приветствовать Ваше Величество! — барабанной дробью отчеканил он. — Прошу проследовать в вагон-салон!

Я горестно усмехнулся. Разумеется, мой любезный реципиент изволил кататься в голубых вагонах. Конечно, в начале двадцатого века указанный цвет не вызывал тех глупых ассоциаций, с которыми его связывали в конце столетия, но смысл состоял не в том. Два голубых вагона своей яркой, почти театральной мирностью попросту разрушали поразительное впечатление, производимое несокрушимым и грозным бронесоставом. К недостаткам несчастного царя Николая, кроме плохо поставленной кадровой работы, я прибавил полное отсутствие вкуса…

— В карете еще два человека, — обратился я к офицеру, — помогите им выбраться.

Офицер послушно заглянул внутрь и чуть не повредился в рассудке. Ему не доводилось видеть, чтобы в экипаже Императора сопровождающие лица нагло спали, громким храпом попирая всяческий этикет.

— Устали, — предвосхищая вопросы, объяснил я дежурному. — Тащите обоих в вагон.

* * *

Оказавшись внутри бронепоезда, я снял фуражку, шинель, немного расслабился. Впервые после перемещения во времени я остался сам с собою — наедине. Ни Каин в теле Фредерикса, ни докучливая семья Николая, ни лживые или медлительные министры русского правительства не окружали меня.

Солдаты конвоя, охранявшие бронесостав, уложили Воейкова в изолированное купе. Фредерикса, в надежде на скорое пробуждение, я велел бросить на роскошный диван вагона-салона. Колеса барабанили в рельсы, и мысли мои, успокоенные этой уверенной дробью, также понеслись вдаль.

Проведенное в карете время я в основном потратил на ознакомление с каиновской энциклопедией. И теперь мог поклясться, что основные события предстоящих жестоких дней вызубрил наизусть. Как это ни глупо, знания энциклопедии никакой ясности не внесли. Доподлинно зная последовательность предстоящих потрясений, я и сейчас ничего в них не понимал. Возможно, Николаю Второму было даже легче ориентироваться в предыдущей версии реальности, нежели мне с моими знаниями из будущего.

Например, энциклопедия не называла имен заговорщиков. Вероятно, этого не знали и будущие историки или же Каин намеренно от меня скрывал такие данные. Напротив некоторых дат указывались некоторые действия, совершенные тем или иным историческим лицом. О том, чем упомянутые лица занимались в промежутках, не говорилось ни слова. Гучков позвонил, Родзянко поехал, Протопопов признался, Алексеев телеграфировал. Ни мыслей, ни мотивации описываемых поступков энциклопедия не приводила, и последовательную картину происходящего составить было невозможно. Более всего, разумеется, меня поражало то, что Николай отрекся.

Отрекся… Но почему и зачем? Абсолютно ни одно из событий, описываемых в подаренном Каином информационном файле, не вело моего реципиента к отречению от престола!

Бунт — был. Восстание гарнизона — имело место, несомненно. Предательство родственников — возможно. Заговор Думы или аристократов — безусловно.

Однако ни забастовки рабочих в одном, отдельно взятом городе гигантской Империи, ни предательство родственников монарха не являлись достаточными причинами для крушения государства и трехсотлетней династии, а если посмотреть более широко, то и для крушения всей тысячелетней Российской державы.