В дальнейшем мне случалось выполнить все пункты этой программы, но по отдельности, с разными книгами. Так что я продолжаю…

Сегодня утром длина пути от дома до работы составила ровно 749 шагов. Подсчитано лично мной.

Рукопись Кувера лежит на моем рабочем столе. Чья-то белая рука освободила для нее место в самом центре, очевидно, на тот случай, если мне взбредет в голову похоронить ее под одной из бумажных груд — моих Пизанских башен, моих Абу-Даби. Внезапно меня посещает кошмарное видение: мой стол в ближайшем будущем, на котором нет ничего. Кроме небольшого плоского предмета с черным экраном на гладкой столешнице орехового дерева. Опустевшие стеллажи, доживающие свои последние дни. И — никаких запахов, кроме моего собственного. Может, повесить на стены пару-тройку фотографий с книгами в стиле ретро? Например, Кертеса? Или красоток с бабеттами, делающих вид, что поглощены чтением карманной книги? Никаких больше монбланов рукописей, никаких пачек писем на компьютерной клавиатуре… Только записки-стикеры от Сабины: «Отменить заказ на бумагу», «Разорвать договор с типографией», «Побывать на похоронах брошюровщика», «Постараться не загибать уголки страниц», «Не швырять книгу об стену, даже самую плохую», «Спрятать бумажную книгу в дальнем ящике стола, вместе со свечой, на случай, если отключат свет», «Перестать быть собой».

Под скрип кресла задираю ноги на кипу журналов «Книжный мир». Кувер. Сборник рассказов. Менье будет счастлив в очередной раз в подробностях изложить мне свою теорию о не продаваемых ни при каких обстоятельствах книгах. Я стану на защиту Кувера, настаивая на его принадлежности к Организации электронной литературы. Человек будущего, модерновый постмодернист. Уже отмеченный премиями, что должно несколько успокоить Менье. Он напоминает мне Рене, моего нормандского мясника, помешанного на премированных быках. У того вся витрина в медалях.

Я задраиваю все люки. Отгораживаюсь от внешнего мира и погружаюсь в чтение. Кувер — трудный автор, надо уметь влезть в его панцирь, втиснуться в него, окорябав руки-ноги, чтобы потом пережить беспокойное умиротворение, какое приносит только подлинная литература.

Не могу сказать, что я больше всего люблю подобные книги, но одно знаю наверняка: перед ними критик во мне умолкает. О том, чтобы отвергнуть рукопись, не может быть и речи. Перевод придется поручить кому-то уровня Хепффнера или Петийона.[11]«И сколько он с нас сдерет?» Вложив деньги в то, что было «моим» издательством, все эти менье устроили в нем гражданскую войну. Или как минимум игру в войнушку. И, поскольку я ее уже, считай, проиграл, мне позволено иногда одерживать мелкие локальные победы. Роли распределены, кинжал уже пробил мне сердце. Но я еще дергаюсь из последних сил и печатаю хорошие книги, которым суждена короткая жизнь; кое-какие из них обретут вечный покой в крупных библиотеках, большинство пойдет на макулатуру. Или вернется в исходные пиксели. Интересно, как будут пускать под нож читалки? Увы, я всегда предпочитал деньгам книги.

Я беру Менье за горло. Не успевает он сунуть ко мне нос, как я издаю вопль:

— Гениальная книга! Кувер — чудо! «Маминар» все локти себе искусает, когда мы уведем его у них из-под носа! Срочно покупаем права, готовим договор и заказываем перевод! Первая полоса «Либерасьон» нам обеспечена! Вечерние новости по телевидению! Это нечто! Бриллиант чистой воды!

— И сколько экземпляров мы продадим?

— А это, дружище, спроси у Менье. Если Менье и вправду так хорош, как о нем говорят, то он продаст вагон и маленькую тележку. Верно, Менье?

— Посмотрим… Что там, сборник рассказов? Ладно, обсудим позже. А сейчас ты срочно нужен.

— Кому?

— Ты прекрасно знаешь, что мы провожаем на пенсию месье Марселя и мадемуазель Матильду — после сорока лет далеко не беспорочной службы.

— Я думал, завтра.

— Чем раньше, тем лучше.

Мадемуазель Матильду ни с кем не перепутаешь. Это пожилая дама, то и дело промакивающая глаза уголком вышитого платочка. Она шмыгает носом и застенчиво краснеет. В тот день, когда я брал ее на работу, она выглядела хмурой, видно, пришла ко мне не в лучший момент своей жизни, зато оказалась отличным бухгалтером — старой школы, из тех, кто аккуратно заносит в одну колонку доходы, а в другую — расходы и сгрызает себе все ногти от ужаса, если баланс между ними не сойдется тютелька в тютельку. Ковролин в издательстве вымок от слез мадмуазель Матильды и не просохнет уже никогда: ей так хотелось, чтобы первая колонка была гораздо длиннее второй! Сейчас все сотрудники столпились вокруг нее, и она в последний раз от души оплакивает судьбу французского книгоиздания и лично бедного месье Дюбуа. Менье стоит настороже в окружении своих клонов, чьи зубы хищно сверкают — теперь кому-то из них достанется отдельный кабинет. Валентина держится чуть поодаль, дружески подмигивает мне и указывает подбородком на своих собратьев-практикантов. Они налегают на жареный арахис, горстями загребая его из вазочек, — успели проголодаться. Месье Марсель, завскладом, ответственный за погрузку-разгрузку-упаковку (ценность этой профессии в том, что она скоро станет раритетной), глядит бодрячком: все, что здесь происходит, — не более чем ступенька на пути к сияющим вершинам, где играют в петанк и пьют анисовый ликер и где только и начинается настоящая жизнь. Его улыбка обращена к новым заманчивым горизонтам.

Чтобы воздать должное обоим, я обращаюсь к ним с бесконечной речью, в которой вспоминаю все: знаменательные события, имена известных писателей, банкеты в ресторане «Лютеция» по случаю того, что один из наших авторов засветился в «Апострофе»,[12]бестселлер, вынудивший нас закупать бумагу у конкурентов — настолько быстро рос тираж, ни с чем не сравнимую прелесть нашей работы, ни с чем не сравнимую подлость нашей работы, день, когда мадемуазель Матильда допустила ошибку в расчетах, день, когда месье Марсель ездил на машине в замок Блуа за Жаном д'Ормессоном,[13]три тучных года, когда мадемуазель Матильда, борясь с собой, в конце декабря приносила мне на подпись премиальную ведомость — такую сумасшедшую прорву денег мы тогда заработали. Я искусно обошел эпизод с массовым десантом людей в сером, вогнавших мадемуазель Матильду в дрожь и подсадивших ее на прозак, и закончил на ликующей ноте, вспомнив банку маринованных огурцов, которыми мадемуазель Матильда потчевала месье Марселя в обеденный перерыв. Мы выпили, закусили, и некоторые из нас вышли на пенсию. «Уф!» — выдохнул трезвый Менье.

Ближе к концу пирушки я делаю знак Валентине зайти ко мне в кабинет.