К двенадцати годам Вера не только освоила школьную программу по математике, она строила эвклидовы кольца, магические квадраты, решала диофантовы уравнения, словом, овладела элементарной теорией чисел. В старших классах ей попался хороший учитель математики, мужчина, что в школе было редкостью. Его звали Евгений Дмитриевич Горегляд. Молодой, но уже тяжелый, грузный, мучимый доедавшей его почечнокаменной болезнью, он начал частным образом преподавать Вере метод тригонометрических сумм Виноградова. Занимались они по утрам — приходили в школу к восьми. Денег с Веры учитель не брал, прекрасно понимая, что Лидия Алексеевна не заплатит.

— Мне деньги не нужны, — мрачно шутил он. — Недолго осталось.

Евгений Дмитриевич не был образцовым учителем. Вдалбливать формулы двоечникам ему было неинтересно. А вот Вера Нелюбина… На нее не жалко тратить время, отрывая его даже у лечения, которое все равно ни черта не помогает…

Евгений Дмитриевич был стихийным экономистом, он учил Веру наблюдать и делать выводы из имеющихся данных. Часто повторял ей слова физика Блохинцева, использованные в повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу»: «Фактов всегда достаточно, не хватает фантазии».

За неимением достоверных статистических данных Евгений Дмитриевич изучал окружающую действительность.

— Есть много способов увеличить цену товара, — говорил он Вере. — Один из самых популярных — снизить качество, не меняя цены. Или, например, выбросить в продажу какой-нибудь сахар «Экстра». Считается, что он дороже, потому что качеством выше. На самом деле, чем он лучше, никто не знает, но какое-то время он сосуществует с обычным сахаром. А потом обычный сахар исчезает с прилавка, остается одна «Экстра». Сахар, как ты понимаешь, тут только для примера. Это может быть и масло, и водка, и текстиль, и сухой цемент.

Вера послушно кивала. Ей вспомнилось, что папа любил пить чай вприкуску, но с быстрорастворимым рафинадом, вытеснившим из продажи все другие сорта сахара, это было невозможно. Папе присылали твердый кусковой сахар с Тихорецкого сахарного комбината. Но не один же папа любил твердый сахар! Просто у других не было таких возможностей.

— А нагляднее всего, — продолжал Евгений Дмитриевич, — механизм инфляции виден на спичках. Да-да, на спичках, зря ты улыбаешься. Вот смотри: коробок спичек стоит копейку, и цена не меняется уже много лет. Но только раньше за копейку давали сто спичек. Потом вышел новый ГОСТ: семьдесят пять спичек в коробке. А теперь… видишь? — Он достал из кармана коробок спичек. — Фабрика «Гигант», шестьдесят штук в коробке. Думаешь, так обстоят дела только со спичками? Вот возьмем, к примеру, магазины копченой колбасы.

В Сочи в конце 80-х появилось несколько таких магазинов. Очереди стояли колоссальные.

— Да, очереди стоят, — словно угадал ее мысли Евгений Дмитриевич, — но купить можно. А знаешь, что самое интересное? Думаешь, увеличился выпуск колбас? — Он покачал головой. — Ничего не изменилось, кроме цены.

Евгений Дмитриевич дал Вере прочесть книгу академика Канторовича «Оптимальные решения в экономике», пристрастил ее к чтению «Экономической газеты» и журнала «Вопросы экономики». В горбачевские годы эти издания стали захватывающе интересными. Конечно, мама ни за что не разрешила бы Вере на них подписаться, но Евгений Дмитриевич делился с ней тем, что выписывал сам, кроме того, она бегала в библиотеку, читала в толстых журналах статьи Лациса, Геннадия Лисичкина, Попова, Селюнина, Черниченко, Петракова, Шмелева…

Многие женщины завидовали Вериной маме. Всем хотелось иметь такую дочку, как Вера, — скромную, прилежную, успевающую по всем предметам. Но когда Веру хвалили в мамином присутствии, маме это не нравилось. А тут еще упорные слухи, что она Веру не любит и обижает.

— Жаловаться на меня вздумала? Жаловаться? — повторяла Лидия Алексеевна, наслушавшись разговоров о том, что она не ценит дочь и что надо бы быть с ней добрее. — Почему мне все твердят, что я с тобой плохо обращаюсь? Что ты им наболтала?

— Мама, я никому ничего не говорила, — отвечала Вера.

— Нет, ты мне скажи, ты мне объясни, чем ты недовольна? Тебя здесь пытают? Голодом морят?

Ее не пытали и не морили голодом, но ежедневно, ежечасно внушали, что она — никто, ничто, дефектная ваза, в которую даже воды не нальешь. Что ее мнение никому не интересно, что ее нужды будут удовлетворены в самую последнюю очередь, и пусть еще спасибо скажет, ей и этого много.

Вера упрямо отмалчивалась. Чтобы не слышать материнских попреков, она выстраивала в голове колонки цифр. Столбцы, башни, пирамиды. Она играла с ними, рассыпала их, опрокидывала, перемешивала, и они никогда не терялись, никогда ее не подводили, снова выстраивались стройными столбиками. За колонками цифр с их чистой и строгой красотой Вера пряталась от хаоса и безобразия окружающего мира. Вот если бы папа был жив…

…Школа стала для Веры убежищем. Здесь ей было хорошо, здесь ее уважали и восхищались ее способностями, здесь у нее появились друзья. Здесь было то, в чем она с детства нуждалась: разумный распорядок. Здесь торжествовало неизвестно откуда взявшееся, но глубоко укоренившееся в ее душе чувство справедливости. Только мама встречала Верины школьные успехи более чем прохладно, видимо, догадываясь, что в школе власть над дочерью от нее ускользает. Она никогда не хвалила Веру за пятерки, исподволь давая ей понять то, что старшая сестра однажды простодушно выразила открыто:

— Да такой страхильде, как наша Верка, только и остается, что учиться! Кто ж ее замуж-то возьмет?

Вера не обиделась. У нее давно уже и прочно засело в голове, что она нехороша собой. Еще с детского сада, когда она не понравилась мальчику Саше. А может, и не Саше. Разглядывая в энциклопедии бескровные аскетические лица средневековых монахов-математиков, она говорила себе: «Да это же я! Это мое лицо!»

А мама, когда Вера, учась уже в десятом классе, приняла участие в математической олимпиаде, даже приходила в школу объясняться с директором и учителем математики, чтобы не загружали дочку дополнительными заданиями. Но ее не захотели слушать.

— У Веры исключительные способности, — сказал ей Евгений Дмитриевич Горегляд. — Вам бы гордиться такой дочерью. Она может прославить весь наш город. Ей прямая дорога — на мехмат, но сейчас наука в таком загоне… Пусть лучше пойдет на экономический, хоть с голоду не умрет. Но она должна учиться, а вы хотите сделать из нее домработницу! Все равно что микроскопом гвозди забивать!

Другие учителя дружно согласились с Евгением Дмитриевичем. Никто из них не поддержал Верину маму, и той пришлось отступить, тем более что директриса припомнила ей другую сцену такого рода. Всего несколько лет назад столь же шумно и скандально мама «объяснялась» в школе из-за своей старшей дочери, только ситуация была прямо противоположная. Лора училась еле-еле, и мама просила «натянуть» ей оценки, чтобы ее допустили к выпускным экзаменам.

— Вы понимаете, что творите? — возмущалась директриса. — Вы же губите девочку! Это вы ее распустили! Она прогуливает, курит, всем хамит, ведет себя разнузданно. Чего вы добиваетесь? Чтобы она пошла по рукам?