И тут рывком распахнулась дверь, проем заполнили силуэты.

Понятно, Сергей уже не шел к молдованину, не успевает. Но успевает сказать:

— Эй, молдованин! С простака этого за тебя спрос не снимается. Гляди, если сбеспредельничаешь…

Камера загрохотала разозленными голосами:

— Лицом к стене! Лечь на пол! На пол, суки!

Сергей вышел в проход, сладко зевая, невинный, как ребенок. К нему продирались надзиратели, очищая дорогу резиновым дубьем.

— К тебе, паскуда, не относится?! На пол!

Сергей продолжал сонливо хлопать челюстью.

— Этого на выход! — Догнал вертухаев от двери приказ.

— На выход! — продублировал команду старшего остановившийся перед Шрамом красномордый и щекастый вертухай с блеклыми, не-пойми-зачем отрощенными усами. Ткнул Сергея дубиной в живот. — На выход! Будет тебе сейчас веселье.

А вот с весельем как раз накладочка. Эх, каким веселым пацаном был Серега всего год назад, как безбашенно бросался в бой, как лихо разводил путавшихся быков! Куда теперь запропала эта веселость? Теперь остались только ваши благородия скука и тоска…

Владимирский централ, ветер северный.

Хотя я банковал, жизнь разменяна.

Но не очко обычно губит,

А к одинадцати туз.

За окном не лупила по чужим и своим артиллерия, не утюжили дороги бронетранспортеры, не переползали на новую позицию снайперы. А курил он все-таки в кулак, закрывая пальцами предательский огонь сигареты. Сила привычки.

Огонь начал пожирать фильтр, и Олег затушил сигарету. В пепельнице уже сохли четыре окурка: два от «Кэмела» («ну, эти знамо чьи, хозяина кабинета, легко опознаваемы по марке и силе, с которой их мочалили о дно»), а два от «Союз-Аполлона». «Интересно, — подумал Олег, — интересно. Не вытряхнули вчерашние? Исключается. Значит, с утра уже кто-то побывал в кабинете. И просидел долго, аж по две сигареты оттабачили».

Олег прикрыл форточку и с пепельницей в руках вернулся к столу начальника Последний сворачивал телефонный разговор, произносил завершающие:

— Ну, договорились, да, обязательно сразу же дам знать, и тебе всего…

Аппарат тренькнул, принимая трубку на рычаги. Аппарат невзрачный, позорного лилового цвета, махрово советский, какие раздавали учреждениям годах в семидесятых. Рядом, правда, стоит телефон посовременней, но общего впечатления он не выравнивает. Вся обстановка кабинета выдержана в духе казенного аскетизма. Рассчитана на проверяющих, дескать, сами видите, живем советским наследством, перебиваемся как можем, надо бы в инстанциях поднять вопросик об увеличении финансирования.

— Ну, Олег Федорович, — начальник второго после «Крестов» следственного изолятора города откинулся на дерматиновую спинку стула. — Начнем трудовой день?

— Начнем, Игорь Борисович, — не стал возражать заместитель по воспитательной части, или, как именовалась его должность раньше, замполит.

Олег Федорович Родионов был в «Углах» человеком новым, его замвоспитательский стаж насчитывал неделю и один день. Прежнего зама перевели в Саблинскую колонию, а на образовавшуюся вакансию выписали из Чечни полковника Родионова. Точнее, из ростовского госпиталя, где полковник залечивал контузию. И почти никто в изоляторе не сомневался — это президентские игры, Путин повсеместно внедряет людей, доказавших верность под пулями, вот и до их учреждения докатилось. Сомневались в этой версии немногие. Например, начальник СИЗО Холмогоров Игорь Борисович. Возникли у него за неделю сотрудничества с новым замом подозрения иного рода.

— Вы помните, Олег Федорович, что сегодня… — начальник пододвинул к себе перекидной календарь, вгляделся, сощурившись, — сегодня в три нас с вами ждут на Суворовском? Кстати, только что мне сообщили, — Холмогоров повел головой в направлении телефона, — на совещании будет Черкизов.

Начальник поднял глаза с календаря на зама — как тот отреагирует на фамилию полномочного представителя по Северо-Западу? А никак. Будто знал и без него, кто прибудет, кто не прибудет. Тогда ставим новый вопрос — откуда известно, кто подкинул информашку, с кем мой зам консультируется?

— Я тут подготовил, о чем вчера вам докладывал, — Родионов уже листал краснокожий блокнот с выдавленными на обложке буквами «Делегату съезда политработников». — Записку о мерах по улучшению содержания заключенных в «Углах».

— И что там у вас? — начальник изобразил некую заинтересованность, а в мыслях для себя откомментировал так: «Энтузиазишь, Чеченец? Жопу рвешь со всем старанием. Суешься, куда надо и не надо. Вот уж подарочек мне подложили аккурат ко дню рождения. Грамоту от начальства и тебя, чудозвона, в довесок, — полный набор удовольствий».

Понятно, к заму в изоляторе сразу прилепилась кликуха Чеченец. Кто ее запустил в употребление, не уследили, но погоняло подхватили вмиг и по-другому теперь работники СИЗО Родионова за глаза не называли.

За окном набухало черной водой питерское небо. Оно стелилось над замершим в ожидании осеннего дождя городом, облизывало его крыши черно-синими, трупными языками туч. Того и гляди вжарит. Вода набросится щупальцами струй на заоконный пейзаж: на ржавчину оконных решеток, на зеленые «грибки» вышек, на грязно-красные стены административного корпуса, на сетки, натянутые над пеналами для прогулок заключенных, на облупленные спины «воронков» во дворе изолятора…

— Пункт третий, — зачитывал Родионов, — силами заключенных построить на территории следственного изолятора часовню. Пункт четвертый. Организовать тюремное радиовещание…

Зам читал, а начальник, скользя по этой галиматье краем уха, продолжал развивать свои подозрения: «Ну, понятно, что человек в нашей системе не работавший, всякие залепухи должен толкать по незнанию. Но не столько же всего сразу, не такую же туфтень. Во всем мужик перегибает. Даже со своей контузией».

— Вы согласны с этим пунктом? — оторвался от блокнота Родионов и глянул, будто на нераскрытого врага народа.

— Я-то, может, и согласен, но… — начальник пошевелил свое грузное тело, и стул под ним вскрипнул от боли, — но есть руководство. Вы все пункты прошли?

Начальник и зам держались на «вы». Начальника это выводило из себя. Не привык от кому-то на своей земле выкать. Зам же избегал всякого товарищества, подчеркнуто держался на дистанции. К тому же и водку не пил. Или делал вид, что не пьет. Сволочь уставная.

— Еще пять пунктов.

— Ну, ну, — начальник потянулся к пачке «Кэмела». Вспомнилось ни к селу, ни к городу, как позавчера, прослышав, что сука Альма ощенилась, зам сбежал с развода караула. Ну это то как раз бзик простительный. У Холмогорова и свой задвиг имеется.

А вообще поведение Чеченца породили в изоляторе шепоток, что, дескать, нынешнему куму готовят смену. Дескать, сейчас новичок въедет что, куда и зачем в этих «Углах», после его усадят на кумовство, в замы он возьмет кого-то из фронтовых дружков, а нынешнего начальника выставят на пенсию. Но начальник СИЗО Холмогоров эти домыслы не разделял. И не потому, что не желал верить в печальный для себя исход. Нет, он просто предполагал, что появлению Чеченца есть иное объяснение.