Упомянутый Байков не замедлил напомнить о себе звонком телефона.

— Да, — отозвался Власов.

— Игорь, привет, — с ноткой покаяния в голосе поприветствовал Байков. — У меня тут полная задница! Мои немцы прилетели на день раньше! Просят пардону, что-то там лепечут про изменившийся график! Это у немцев-то! Прикинь! Совсем Европа опупела, если у немцев могут меняться какие-то графики! Или их кризис доконал, как думаешь?

— Думаю, этих никаким кризисом не изведешь! — двинул версию Власов. — Я так понял, что наша встреча отменяется?

— Ну уж нет! — горячо возразил Байков. — Зря я, что ли, тебя месяц ждал! Ты на сколько в Москве задержишься?

— Дня на три.

— Выкроишь окно часа на три для меня? По возможности вечерком, чтоб без суеты посидеть?

— Попробую, но обещать не буду.

— Нет, ну вот же засада! — жаловался с жаром Байков. — И именно сегодня! И не пошлешь же козлов!

— Да ладно, — урезонивал Власов. — А когда не засада была?

— Да это-то ладно! С тобой мы по-любому встретимся, буду за тобой три дня ходить, пока не освободишься! Но у меня сегодня намечался театр с Юлькой, я ей три недели назад обещал, специально день выбрал, чтоб после театра к тебе! Представляешь?

Власов представил. Весьма красочно, с наметками диалога, близкого к реальности. Юлька категорически не понимала и не принимала причин отказов от планов досуга под грифом «работа».

— Работа — это не жизнь! — с тупой убежденностью заявляла она. — Значит, вы плохо работаете, если не можете ее нормировать!

При этом сама работала в одной из самых крупных корпораций, но жестко разделяла рабочие часы и остальную жизнь. А если начинала занудствовать… До потрохов достанет — ховайся, кто может!

— М-да, — посочувствовал Власов Мишке. — Ты действительно попал!

— Власов! — вдруг заорал Байков. — Сходи ты с ней!

— Эй! Отставить панику на крейсере, матрос Байков! — утихомиривал его Игорь. — Ничего, в другой раз сходите.

— Ты же ее знаешь! — привел весомый аргумент Мишка. — Я мозгой двинусь, пока ей объясню! Сходи, а? Ты в театре-то давно был?

— Ты еще про бабушку мою вспомни! — обозначил давность посещения культурно-просветительского заведения Власов.

— Ну во-от! — уговаривал Байков. — А это нынче самая нашумевшая постановка, еще премьерная. Билетов на хрен не достать вообще. Я те самые за три недели заказывал!

— Ладно, — согласился неожиданно для себя самого Власов, — выгуляю твою Юльку, но с тебя…

— Само собой! — возрадовался Байков и тут же напомнил озабоченно: — Ну, ты там с ней…

— Я помню, Миш, — заверил Власов.

Михаил Байков был старше Власова на семь лет, из поколения, на голову которого обрушились все тумаки переломного революционного времени.

Они как-то обсуждали в мужском застолье, что поколением обычно считают возрастную вилку около двадцати лет, это при плавно текущем историческом процессе. Но при том раскладе, который достался России к девяностому году, все намного хреновее и жестче. Их поколение сорокалетних разделилось на тех, кто к девяносто первому году успел закончить институт, начал работать или работал без высшего образования, но еще в той стране, с другими законами, и семьями обзавелся, и тех, кто, закончив институт или без него, отслужив в армии, начал работать в девяностом-девяносто пятом. Казалось бы, пять-семь лет, а разница огромная! Те, кто помоложе, к ним относился и Власов, просто вписывались, принимали и подстраивались под быстро меняющиеся действительность и события в стране. А тем, кто постарше, пришлось ломать мышление, укоренившееся в сознании и закрепленное жизнью и правилами совкового социума, семьями рисковать, детьми в лихие «отстрельные» годы.

Разговор, разумеется, шел о мужиках, уж извините, не о женщинах со всеми их эмансипе и феминизмом.

Мишка Байков женился по залету и большой любви на втором курсе института и в восемнадцать лет стал отцом дочурки-симпатяжки Юлечки.

Родители получали себе образование, а дочкой Юлечкой занимались бабушки с дедушками. Годам к трем у девочки обнаружился странный недостаток, некая особенность — ребенок совершенно и глухо не понимал юмора! Казалось бы, ерунда, незначительность, но… У нее не получалось общаться с другими детьми и со взрослыми туговато приходилось. Она не смеялась, когда смотрела мультики или детские фильмы, — не понимала, и все! В детском театре, куда ее повели бабушка с дедушкой, так вообще полный конфуз вышел! Дети вокруг хохочут, в ладоши хлопают, подыгрывают действию на сцене, а Юлька посмотрела вокруг и громко разрыдалась.

Психотерапевты в те времена не то чтобы совсем уж не водились, но причислялись к чему-то столь экзотическому и непонятному, как, скажем, рыба-игла. И потащили ребенка по разным невропатологам, которые перенаправили к тем самым экзотическим психотерапевтам и в Институт мозга.

Словом, мытарств ребенку досталось, но после многочисленных исследований родителям объявили, что Юленька Байкова вполне нормальный, здоровый ребенок, и у нее прекрасно развит отдел мозга, отвечающий за логику, вполне может и Лобачевским стать, и точные науки для нее как семечки и удовольствие, и образное мышление в порядке. Но есть нюансы! А как не быть! Тот отдел мозга, что отвечает за юмор, подавлен и не работает. Но с точки зрения науки и медицины это не считается ни патологией, ни тем паче болезнью какой, ни отклонением, а некоей индивидуальной особенностью.

Здорова! Свободны!

Власов, когда знакомился с ней, был предупрежден любящим отцом об этой ее особенности, но оказался совершенно не готов к такому полному невосприятию юмора — то есть глухо и напрочь! Танк! В общем, на юмор она реагировала эхом внутри головы.

Он откровенно недоумевал, как можно быть продвинутой в точных науках, закончить институт с красным дипломом, не обладая хоть крупицей, ну хоть зачатками банального юмора!

И решил, что это нечто вроде врожденной хронической болезни, которая требует постоянного внимания и заботы родных и близких и большого мужества самого больного.

А Юлька, надо отдать должное, была очень мужественной девочкой, и Власов уважал ее за это. Она прекрасно осознавала свою «нетаковость», отличие от всех других людей, не имела ни друзей, ни подруг и являлась вечным источником для шуток и насмешек. Впрочем, в силу этой самой особенности последнее ей было до лампочки.

Она не спряталась за спину обеспеченного отца, а училась, работала. Десять лет назад умерла жена Мишки, Юлькина мама. Они пережили это горе вдвоем, да так вдвоем и остались, Мишка не женился во второй раз, может, старался оградить Юльку, может, по каким иным резонам, но не женился. Любовницы у него не переводились, с некоторыми он жил по нескольку лет, но никого из своих женщин в дом не приводил и с Юлькой не знакомил, защищая таким образом ее. Вот такие в этой избушке свои игрушки!