Он только смеялся в ответ.

– Горец должен быть ловким и смелым, а не то это будет баба-осетинка[27], либо… – и тут он значительно подмигивал, – либо княжич Юлико.

Хорошо, что этого не слышала бабушка, после таких слов, она и дня не продержала бы Абрека под своей кровлей.

С Юлико у меня установились неприязненные отношения. Я не могла выносить его надменного вида, его женственно-нарядных костюмов, его «по-девчонски» причесанной кудрявой головы.

«О, этот уж не будет никогда джигитом!» – тайно злорадствовала я, встречая его на прогулке в саду, и прибавляла вслух, смеясь ему в лицо:

– Княжич Юлико! А где же твои няньки?

Он злился и бежал жаловаться бабушке. Меня оставляли в наказание без пирожного, но это не огорчало меня, и на следующий день я выдумывала новые способы раздразнить моего двоюродного брата.

– Что с тобой, Нина? – как-то раз серьезно и строго спросил меня отец, застав меня и Юлико в самом горячем споре. – Что с тобой, я не узнаю тебя! Ты забываешь обычай своей родины и оскорбляешь гостя в своем доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя мама, если б видела тебя такою?

– О папа! – могла только выговорить я, задыхаясь от сухих рыданий, надрывавших мою грудь, и бросилась бежать со всех ног, чтобы не дать торжествовать Юлико.

– Барбале, я не могу, я не могу больше, – задыхаясь, говорила я моей поверенной, – я убегу отсюда, Барбале.

– Что ты? Христос и святая Нина, твоя покровительница, да будут над тобою! – шептала старуха и крестила меня своей заскорузлой рукою.

– Да ты понимаешь ли, что они внесли сюда горе, раздор и злобу! Ведь они сделали меня такою! Разве я похожа на прежнюю княжну Нину!

– Эх, княжна-джаным, у всякого свое горе! – тяжело вздыхала Барбале.

Я понимала ее молчаливую тоску. Дело в том, что с приездом бабушки все заботы по дому и хозяйству перешли к Анне, горничной моей бабушки. Я видела, как осунулась Барбале и уже не отходила от плиты, боясь потерять свои последние хозяйственные обязанности.

– Бедная Барбале! Бедная старушка! – растроганно говорила я, гладя с любовью ее загорелые щеки.

– Бедная княжна, бедная джаным! Бедная сиротка! – вторила мне она, и мы обнимались крепко и горячо, как родные.

Как-то раз бабушка, всевидящая и вездесущая, услышала наши жалобы и прислала за мною Родам.

– Пожалуйте, княжна, княгиня просит, – лукаво улыбаясь, объявила мне она.

Я передернула плечами (эту привычку я переняла от отца) и стала медленно подниматься в комнаты бабушки. Она меня встретила, красная, как пион, и, измерив всю меня враждебным взглядом, визгливо закричала:

– Так вот оно что, внучка! Вы бегаете жаловаться на меня судомойкам и кухаркам… на меня – вашу бабушку, желающую вам только добра и пользы! Чем я вам не угодила, позвольте спросить? Тем ли, что я прилагаю все мои старания, чтобы из скверного, необузданного мальчишки сделать приличную барышню?.. Юлико сказал мне, что ты продолжаешь дразнить его! Предупреждаю, если ты не оставишь эту скверную привычку, я отниму у тебя лошадь и велю запрягать ее в фаэтон, а ты будешь сидеть до тех пор дома, пока осенью я не отвезу тебя в институт!

Слова бабушки как громом меня поразили… Институт… возможность потерять Шалого… и вечные жалобы противного Юлико…

– Нет… нет… ни за что не расстанусь с Шалым и не поеду в институт… Ведь не повезут же меня туда связанную, в самом деле! А Юлико я никогда не перестану изводить…

В голове моей зрели планы, как бы досадить ненавистному мальчишке. Из комнаты я вышла шатаясь. Мне живо представилась такая картина, будто я – могущественная из королев, веду непримиримую войну с моим родственником, королем Юлико. Мы бьемся долго и, конечно, мои воины одерживают победу, а пленник-король стоит передо мною, со связанными за спиной руками в ожидании смерти…

– Король Юлико, знаете ли вы, что будет с вами?

Он бледнеет, ноги его дрожат и подкашиваются… Падая на колени, он униженно молит о пощаде.

– Вы должны умереть, ваше величество, – говорю я.

Он поднимает ко мне бледное и прекрасное лицо… Я читаю в его лице смертельный ужас.

Тогда я сзываю моих воинов звуком серебряного рога, какой бывает только у героев и вождей, и объявляю:

– Я, ваша королева, прошу у вас милости для этого царственного пленника… Я отдаю вам за его жизнь все мои сокровища! Вы должны, вопреки обычаю предков, пощадить его!

И вожди и воины, пораженные моим великодушием, высоко поднимают меня на щите, как это делалось у древних народов, и молодой пленный король склоняется к моим ногам, целуя мои одежды.

– Вот как я тебе отомстила, Юлико! – кричу я ему, забыв о том, что это всего лишь мечта, и по чинаровой аллее.

Мои щеки горят… Но тут я натыкаюсь на Абрека, седлающего Шалого…

– Скорей, едем, Абрек! – кричу я в исступлении.

Но тут я замечаю ненавистную маленькую фигуру в тени каштана, я бросаю новое оскорбление Юлико, не королю воображаемой сказки, а настоящему Юлико с длинным носом и мышиными глазками:

– Слушай, князь-девчонка, если ты еще раз осмелишься сплетничать на меня бабушке, то я затопчу тебя копытами моего Шалого! Слышишь?

И вихрем уношусь в горы…

– Нина! Княжна-джаным! Сердце мое!

– Бэлла, радость!

– Золотая Нина!

– Бэлла! Бэллочка! Драгоценная!

У ворот нашего сада стояли две чистокровные горные лошадки и два джигита в праздничных нарядах. В одном я узнала дедушку Магомета; другой, молоденький, быстроглазый, оказался моей хорошенькой теткой, сестрой покойной деды, Бэллой, дочерью Хаджи-Магомет-Брека с которой теперь мы так тепло беседовали. Хотя моя тетка была старше меня, но мы были с нею закадычными друзьями.

– Золотая моя джаным, хорошенькая, изумрудная моя, яхонтовая… – тянула она своим певучим голоском, и смеялась, и целовала меня, и звенела запястьями под голубым, золотом шитым бешметом.

– А мы ехали… долго… ехали… все горами… горами… останавливались только у духанов[28], а ночевали в аулах… – рассказывала она.