но перестреливались от души, без лени. Особенно же санитары не жалели боезапаса, поскольку арсенал оставался под их контролем. Попытка одного взвода наших пробиться к нему успехом не увенчалась.

Главным же средством борьбы на текущем этапе медперсонал счёл даже не подавляющий огонь на поражение, а идеологическую, пропагандистскую борьбу.

— Иона, сволочь такая! — кричал в мегафон главный врач. — Если у тебя язва прободает, я тебя своими руками удавлю, ты понял?

Молчун дал на голос короткую очередь.

— А ты, Антипод, — не унимался главный. — Ты в курсе, что будет с тобой после пропуска двух доз? В курсе? Выблюешь печень свою, но даже и собаки не станут жрать её, ибо гниль смрадная и черви.

— А я её тебе в пасть затолкаю, ты — сожрёшь, — пробормотал Антипод, вылавливая в прицел белый халат, что мелькал за мусорными баками. Хлёстко ударил выстрел. Белый халат нелепо вздрыгнул ногами и повалился в ближайшую лужу.

— Чукча охотник, — довольно произнёс Антипод, — белка стрелять, глаз попадать.

И тут же дёрнул головой, словно в порыве нахлынувшей скромности напрочь отказываясь от своих слов. Прыснули от его головы в сторону какие-то мелкие красные насекомые, испуганные мошки-блошки, осели на землю, на приклад снайперки, на лапищу лежащего рядом Молчуна. Молчун проводил сосредоточенным взглядом тело Антипода, что тяжёлым кулём повалилось на дно окопа, равнодушно отёр покрасневшую руку о штаны.

— Аккурат в лоб поцеловала, — констатировал Ездра. — Аккурат в третий глаз, в глаз, это, Шивы.

Нервно загоготал Дылда. Слюнтяй было подхватил сухой, как каракумский песок смех Дылды, разбавил его своим водянистым и по-бабски визгливым хохотком, но быстро сник под тяжёлым взглядом Молчуна.

Бой разворачивался не на шутку. Начавшись малой кровью и почти с мальчишеским задором, он, как в любой гражданской войне, постепенно приобретал характер остервенелый, затяжной, когда уже любой крови не кажется слишком много, а отдельные лица противника, которые ещё вчера были хорошо тебе знакомы и узнавались не без приятности, утрачивают человеческие черты и всякую индивидуальность, превращаясь в смазанное и безликое белесое пятно, глядя на которое ты знаешь и понимаешь только одно — это враг.

— Ездра, — надрывался мегафон голосом главного, — слышь, Ездра, ты там у них за главного? Ну так поторопись, родимый, начинай потихоньку сдавать полномочия — тебе жить осталось на раз пёрнуть. Попрощайся с личным составом, завернись в простынь и ползи в сторону отвала. Тапки белые не забудь.

— Складно чешет, — проворчал Дефлоратор, выискивая в прицел орущего главврача. — Где эта гнида прячется, не пойму.

— Нам бы артиллерию, — пожалел Тощий. — Хоть на пару-тройку бы снарядов. Хватило бы накрыть этого пентюха.

— А ты, Молчун, — переключился главный на следующего пациента. Молчун, услышав свой позывной, вздрогнул и матюкнулся сквозь зубы. — Ты-то знаешь ведь, что с тобой станет, а? Знаешь, Молчун, конечно, ты ведь один раз пропустил дозу. Слышь, Ездра, если Молчун останется без дозы, вам там всем мало не покажется. Умоетесь кровью.

— О чём он толкует? — оживился Слюнтяй, с опаской поглядывая на Молчуна. — Слышь, Молчун, о чём это он, а?

— Да почём я знаю, чего этот ушлый балаболит, — нехотя отозвался Молчун. — С панталыку сбивает, должно.

— Ты, Молчун, лучше честно скажи, чего нам от тебя ждать? — вступился и Тошнот.

— Прекращайте, — сурово оборвал Ездра. — Что, не понимаете, что враг пытается внести в наши ряды смуту, деморализовать, это, и ослабить дух? За Молчуна я лично ручаюсь. А если что, так я же его и кончу, как поручитель, прямо, это, в лобешник ему налажу, — и Ездра качнул стволом «калаша».

— Слюнтяй, — с ласковым смешком позвал главный. — Слюнтяйчик, у тебя там как сердчишко, ещё не заходится? Нет? Ну, ничего, ты подожди ещё часок-другой. Через часик к тебе Кондратий придёт. Ездра, вы этому хлюпику хотя бы курить не давайте, а то ведь он и Кондратия не дождётся без инъекции-то.

Главный, кажется, выдохся, замолчал ненадолго. Зато трескотня выстрелов усилилась, приобретая всё большее остервенение. Потом и выстрелы стихли. Время подкрадывалось к полднику. Обед уже провоевали. Белые, наверное, небольшими партиями покидали позиции, чтобы добежать до столовки, выпить полагающийся кефир с булочкой.

На осинах за складами вдруг заполошно закричали галки, застрекотали сороки, разорались так, будто сорочий бог объявил им немедленный конец света. Комьями падал с ветвей сбитый птицами тяжёлый снег.

— Не к добру это, — пробормотал Ездра. — Слышь, Молчун, твари божьи на людей гомонят. Я так располагаю, беляки нам в тыл, это, решили зайти. Давай-ка ты со своей базукой повертайся в ту сторону. И ты, Дылда, слышь, и ты тоже Тошнот. Слюнтяй, давай с ними. Чомба, возьми Антиподову снайперку и — туда же.

— Ты, Ездра, в будённые что ли записался? — сварливо окрысился Дылда. — В чапаи?

— Куда я записался — не твоего ума дело, — спокойно отозвался Ездра. — Тебя туда и посмертно не запишут, так что делай, что тебе велено, Дылдушка, или вали из окопа — и без тебя преодолеем.

Дылда скривил презрительно-насмешливую мину, пожевал губами, но дальше дерзить не решился, а послушно повернулся и шагнул к другой стороне окопа, уставился на осиновую заросль и даже руку козырьком поднёс ко лбу, шутовски изображая Илью Муромца.

И тут из осин явился — внезапно как-то, словно рос там, рос и вот, наконец, вырос — конь непонятной белесой масти, на котором подбоченясь сидел всадник в драной фуфайке и битом молью малахае с торчащими в стороны ушами.

— Это чего за конь, …? — изрёк Тошнот.

— Конь блед, — поправил Ездра.

Не сразу, но рассмотрели, что всадником был санаторский дурачок Чиполлино. В руках он держал горн и, кажется, пытался выдуть из него то ли резвую пионерскую «Зорьку», то ли скорбный «De profundis».

— Он за нас или за них? — раздумчиво бросил Чомба.

— Он за мир во всём мире, — ухмыльнулся Тошнот.

— Первый Ангел вострубил, — нараспев произнёс Иона, — и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.

— Ишь ты! — поджал губы Дылда. — А может, этот — не первый?

— С остальными всё — ещё хуже, — покачал головой Ездра.

— Так чего, шмальнуть