поэтому я не стал суетиться, но зарубку в памяти оставил, при случае вернуть хозяйке. А то потом вспомнит и решит, что я какой-нибудь фетишист, раз не отдаю ей.

Переодевшись в домашний халат и тапочки, спустился на первый этаж, пройдя на кухню, застал хозяйку как раз водружавшей на стол кастрюлю с каким-то одуряюще пахнущим варевом.

— Садись, Вольдемарчик, — заквохтала та сразу, — попробуй, новый рецепт узнала, называется, красная похлёбка по-понтийски.

— Да?.. — повёл носом я, ещё раз принюхиваясь.

Однако пахло хоть и необычно, но вполне аппетитно и я почувствовал как рот заполняется слюной. Как-никак полсуток не ел. Дождавшись, когда нальют похлёбку, и правда имеющую красноватый оттенок, в миску, тут же зачерпнул и отправил полную ложку в рот. Замер, а затем, судорожно проглотив, только и смог, что вымолвить короткое:

— Ух!

Но не потому, что слегка обжёг язык, просто похлёбка оказалась страсть какой острой.

— Ну как? Вкусно? — тут же вопросительно заглянула мне в глаза миссис Шонс.

— Угу, — промычал я, глубоко дыша, — вкусно.

Впрочем, оно, несмотря на остроту, было действительно вкусно. Напоминало красный перец, более яркий и приятный чем чёрный.

Зачерпнув вторую ложку, я аккуратно подул на неё, а затем засунул в рот, вновь, в оконцовке не удержавшись, чтобы снова не ухнуть. Вспомнив давний мем, пробормотал:

— Натуральный батин суп.

Так, в общем-то, через раз выдавая в полголоса:

— «Уф» и «батин суп», — я похлёбку и доел.

А когда, вывали распухший язык, привалился к стене, то увидел, что хозяйка смотрит на меня большими глазами.

— Так это правда, — прошептала она, — что ты тайный сын понтийского князя?

Когда до меня дошло, что сказанное в шутку коллегам по работе начало неконтролируемо расползаться в народе, то не на шутку встревожился. Ещё не хватало отряда понтийцев по мою душу.

— Нет конечно, ну какой я понтиец, — я фальшиво заулыбался, — я простой сирота с Утсволса.

Но, похоже, бабку совсем не убедил, потому что та важно кивнула и прошептала:

— Конечно, конечно. Не переживай, Вольдемарчик, я никому не скажу, могила! — и она показала как воображаемыми нитками зашивает себе рот.

«Как же, не скажет, — подумал я, глядя в хитрые глаза женщины, — первым делом побежит по секрету всему свету рассказывать, что информация подтвердилась, что у неё живёт тайный отпрыск понтийского главы. И ведь поверят же. Любит народ это дело, — верить. Какую бы ерунду не рассказывали, хоть что в Поросе все с пёсьими головами ходят, хоть что у алалийских женщин не вдоль, а поперёк».

Я ещё раз взглянул на миссис Шонс и коротко вздохнул, ну не Раскольников я, топором бабок по голове не отовариваю, мысленно смирившись, что в будущем могу поиметь новых проблем.

— Да, — вспомнил я про Виолар, — а Альтина съехала?

Не то чтобы мне нужно было особое подтверждение того, что я увидел своими собственными глазами, но что-то внутри требовало, для окончательного успокоения.

— Как есть, съехала, — покивала бабка, — вернулась аккурат через день, как ты собрался. Забежала вся такая решительная, сразу наверх пошла. Потом спустилась, про тебя спросила. Я сказала, что ты отдыхать. Она походила, походила туда-сюда, расстроилась немного, а потом, часа через два сообщила, что будет собирать вещи. Ну и ладно. И хорошо, я так считаю. Где это видано, чтобы целый профессор в одной комнатке ютился. Так что теперь вся жилплощадь твоя, как раньше.

Миссис Шонс ничуть не переживала по поводу студентки, и я её понимал, квартплата одна и та же, а суеты вдвое больше. Но грыз меня некоторый червячок, больно странное поведение было у Альтины. Впрочем, мало ли там что было. В конце-концов, в академии увижу её, спрошу.

Поднявшись в кабинет, я уселся за стол, провёл ладонью по столешнице, вновь ощущая как потихоньку настраиваюсь на деловой лад. Что ни говори, веселье хорошо, а работа лучше. Особенно, когда открываешь что-то новое. А магия для меня была глубоким океаном в который я зашел едва-едва по колени. Интригуя и будоража теми тайнами которые можно раскрыть нырнув в самую пучину.

Решительно потянувшись к выдвижному ящику, я вновь достал шкатулку с артефактом древних, доставая покрытый закорючками цилиндр, диаметром в четыре и длиной в двенадцать сантиметров. Положив на стол перед собой,следом достал дневник с записями исследований.

Пусть времени на это у меня было не слишком много, но я уже успел выяснить, что опасности устройство не представляло, как и магия в неё находящаяся. Комплексное воздействие магией, обнаружило определённый отклик на все четыре стихийных направления и,по своей структуре, напомнило запирающее заклинание на шкатулке, где цилиндр хранился. Вот только, дальнейшее изучение показало, что цилиндр не ещё одно хранилище, для чего-то более мелкого, скорее наоборот, ключ от такого хранилища. И, похоже, что муж миссис Шонс, именно с этого ключа брал идею для своего замка. Правда, четыре стихии не осилил, сделал только две. Но даже это, учитывая сложность плетения, было большим достижением для современных магов.

— Что же ты отпираешь, — пробормотал я, в который раз разглядывая закорючки на цилиндре. Не было сомнений, что это не просто украшения а какой-то шифр. Вот только местное письмо они совсем не напоминали. Хотя с момента Катаклизма письменность, вроде, не менялась. Значит это было что-то особенное, возможно некое тайное письмо древних магов, с другим алфавитом.

Располагались закорючки в двенадцать рядов, кольцом опоясывая цилиндр. Аккуратно выписав их на листок бумаги, я принялся группировать их по видам.

Если принять,что это тайный язык, значит значков должно быть столько, сколько букв в алфавите. Тут их было двадцать шесть, но значков я насчитал двенадцать видов всего. Вряд ли тайный язык был настолько фонетически беднее. Значит, скорее всего это была не азбука. Логично напрашивался вывод, что это цифры, но здесь счёт был строго десятичным, никаких извращений вроде нашего земного римского двенадцатиричного счёта…

Тут я замер, обдумывая эту мысль. А вдруг, действительно, чтобы запутать непосвящённого, создатели ключа сознательно изменили систему счёта?

Здесь, как и в моём мире, кто-то мог взять за основу счёта количество фаланг на пальцах одной руки, исключая большой. Вернее считая большим пальцем фаланги остальных.

Вот только как понять, какая закорючка, какую цифру обозначает? Я ещё раз вгляделся в них, а затем, подняв правую ладонь, начал прикладывать кончик большого пальца, поочередно к каждой фаланге, внимательно рассматривая получившееся. И, спустя пару мгновений, победно улыбнулся. Закорючки были схематичным изображением пальцев в разных позициях. Вскоре разбивка по цифрам уже была у меня. И я переписал все двенадцать рядов только уже в привычном для меня виде.

Но это было только начало пути. Пусть первый этап расшифровки я преодолел, оставался второй, — понять что эти цифры теперь означают. Двенадцать рядов по восемь цифр в каждом, это девяносто шесть цифр ровным счётом. И пока у меня не было совершенно никаких ассоциаций, на тему, что они могут означать.

Покрутив цилиндр и так и этак, я, со вздохом, убрал его обратно в шкатулку.

* * *

На следующее утро я был уже в Академии. Новогодние каникулы ещё не кончились и ничкто и ничто не нарушало установившийся покой. Но совсем скоро кончится первая декада и пустые газоны заполонят студенты. Тишина в ужасе покинет это место до следующих каникул и покой нам будет только сниться. То и дело в воздухе будут летать заклинания и пробовать на прочность крепкие стены, которые не столько защищают академию, от угрозы извне, сколько защищают весь остальной город от самой академии.

Взлетев по ступеням, в вошел в просторный холл, направляясь в ректорский кабинет, предполагая, что Сильвия должна быть на месте. Угадал, разве что не угадал, что она там будет не одна. Ничего такого, на самом деле, просто магесса дер Нодерляйн и проректор по внеучебной госпожа Мымр изволили пьянствовать.

Распахнув дверь, я увидел их обоих, вольготно расположившихся в креслах, в окружении батареи винных бутылок. Большей частью пустых.

— А, наш отмеченный Воином профессор пожаловал, — произнесла чуть заплетающимся языком женщина, посмотрев на меня, -ну заходи, коль не шутишь.

— Сильвия, Рагырда, — поздоровался я с обеими дамами, прошел, аккуратно переступая стеклянные ёмкости, присел на стул, — что отмечаете?

— Отмечаем? — Нодерляйн икнула, затем скривилась и отхлебнула