права, что так поступаешь. Не надо ее сейчас покидать. Хотя мы постараемся, чтобы она была довольна и счастлива.

– Спасибо вам огромное. Учебный год она почти закончила, хотя у Мими есть еще задания для нее и инструкции для вас. В новом учебном году это все уже будет у нее позади, и у меня тоже.

Родители минуту молчали, только смотрели на Лину. Золотисто-карие глаза отца и зеленые глаза матери заставили ее подумать, как слились эти цвета в облике ее дочери.

– Она знает, что ты ее здесь оставляешь? – спросил Дуом. – Что уезжаешь в Нью-Йорк без нее?

– Я ей ничего не говорила – мне нужно было сперва спросить вас. – Лина встала. – Сейчас я с ней поговорю, а нам с Мими скоро надо будет ехать. – Лина замолчала. – Я знаю, что разочаровала вас – снова. Но мне кажется, так будет лучше для всех. Мне нужно время сосредоточиться, и я не смогу ей уделить то внимание, которое ей будет нужно. И так мы не рискуем, что какой-нибудь репортер ее щелкнет и выложит в таблоиде в супермаркете.

– А ты как раз будешь искать публичности, – напомнил Дуом.

– Того сорта, который смогу контролировать и направлять. Понимаешь, пап, есть на свете много мужчин, на тебя не похожих. Не добрых, не любящих. И потому есть много женщин с синяками на лице. – Она потрогала пальцем припухлость под глазом. – И много детей с рукой в гипсе. И можешь, черт побери, не сомневаться, что, когда будет возможность, я не буду молчать об этом.

И Лина ушла в праведном гневе, потому что верила в свою правоту. Но к этому гневу примешивалась досада, вызванная сомнением: а вдруг она все же не совсем права?

Через час Эдриен стояла на крыльце, глядя вслед уезжающим матери и Мими.

– Он всех побил из-за меня, и она теперь не хочет, чтобы я была с ней.

Дуом с высоты своего заметного роста нагнулся, ласково положил руки на плечи девочке, посмотрел ей в глаза.

– Это не так. Ты тут ни в чем не виновата, и мама оставила тебя у нас просто потому, что будет очень занята.

– Она всегда занята. Все равно за мной смотрит Мими.

– Мы все думали, что тебе приятно будет у нас провести лето. – София погладила Эдриен по голове. – Если через… ну, скажем, неделю, тебе не понравится, мы с Поупи сами отвезем тебя в Нью-Йорк.

– Сами отвезете?

– Обещаю. Но на неделю у нас останется самая любимая из наших внучек. У нас будет наша gioia. Наша радость.

Эдриен слегка улыбнулась:

– Я ваша единственная внучка.

– И все равно самая любимая. А если тебе у нас понравится, твой деда тебя научит делать равиоли, а я научу делать тирамису.

– Но у тебя будут обязанности. – Дуом погладил ей нос пальцем. – Кормить собак, помогать в саду.

– Вы знаете, что мне нравится это делать, когда я приезжаю. Это не обязанности.

– Приятная работа все равно работа.

– А можно мне будет поехать с тобой на работу и посмотреть, как ты швыряешь тесто для пиццы?

– На этот раз я тебя научу это тесто швырять. Начнем сразу, как с тебя снимут гипс. Кстати, мне сейчас надо на работу, так что мой руки и поехали со мной.

– Окей!

Когда она побежала в дом, Дуом выпрямился. Вздохнул.

– Дети – народ устойчивый. Все с ней будет нормально.

– С ней – да. Но Лине это время никогда не вернуть. Ладно уж. – София погладила Дуома по щеке. – Ты ей слишком много конфет не покупай.

– Я куплю ровно сколько надо.

Райлан Уэллс сидел за столиком в «Риццоз» и делал эту дурацкую домашнюю работу. Как он понимал, у него «домашняя работа» и без того есть – которую дома поручают, так почему бы этой школьной работе не оставаться в этой дурацкой школе? В свои десять лет Райлан часто удивлялся и недоумевал, глядя на взрослый мир и на правила, установленные для детей.

Математику он уже сделал: это было просто, потому что в ней есть смысл. А куча всякой прочей ерунды смысла не имела. Например, отвечать на уйму дурацких вопросов про Гражданскую войну. Ну да, они живут типа рядом с Энтитемом и вообще поле боя – это круто, но все ж это уже кончилось типа.

Федерация победила, Конфедерация проиграла. Как Стэн Ли говаривал – а он был гений: «Все, хва».

Так что Райлан ответил на один вопрос, потом посидел, ответил на другой и надолго задумался, представляя себе эпическую схватку Человека-паука с Доктором Осьминогом.

Поскольку сейчас было время, которое мама называла «время вылежки» – после обеда, но до ужина, – большинство посетителей составляли школьники, пришедшие поиграть в видеоигры и, может быть, зажевать кусок пиццы или стакан колы.

А он не может ни одного квотера спустить в автомат, пока не закончит эту дурацкую домашнюю работу. Такое правило установила мама.

Он посмотрел через почти пустой зал, на ту сторону прилавка, где большая кухня, на которой работала мама.

Еще полгода назад она готовила только дома, на своей кухне. Но это было до того, как отец сделал ноги.

А сейчас мама готовит здесь, потому что надо по счетам платить и вообще. Одета она в большой красный передник с надписью «Риццоз», и волосы у нее подобраны под пухлый белый колпак, как у всех поваров и помощников.

Она сказала, что ей тут работать нравится, и он думал, что она говорит правду: когда она стояла возле этой огромной плиты, у мамы всегда был довольный вид. И вообще он обычно видел, когда она не говорит правду.

Как вот когда говорит им с сестрой, что все хорошо, а глаза ее говорят другое.

Он сперва боялся, но сказал, что все окей. Майя сначала плакала, но ей же всего семь, да еще и девчонка. Но и она приспособилась.

В основном.

Райлан решил, что теперь он мужчина в доме, однако практически сразу понял, что это не означает возможности не делать домашнюю работу или ложиться позже в будние дни.

Так что он ответил еще на один дурацкий вопрос про Гражданскую войну.

Майе было разрешено пойти в гости к подруге Касси и делать домашнее задание там. Хотя ей никогда особо много не задавали. А ему? В разрешении отказать.

Может быть, потому что вчера он и его два лучших друга гоняли мячик и шатались по улицам вместо того, чтобы уроки делать. И позавчера тоже.

Доктор Осьминог еще щенок по сравнению с Маминым