у хозяйки, зарычала. Айона чувствовала, как грудная клетка собачки буквально раздувается, словно мехи волынки. Набрав воздуха, Лулу повернулась в сторону Пирса и залилась пронзительным лаем.

Пирс ткнул пальцем в телефон и оборвал разговор, даже не попрощавшись.

— Черт побери, что стряслось с этой дурацкой псиной?! — воскликнул он, сердито глядя на Лулу.

Айона привыкла к грубостям в свой адрес. И вполне могла бы проигнорировать неблагодарность и хамство Пирса, но позволить ему оскорблять Лулу она не собиралась.

— Лулу вовсе не дурацкая псина. На самом деле она в высшей степени смышленая собака. А еще она феминистка, а потому всегда и везде бурно реагирует на токсичных альфа-самцов.

Пирс разинул рот, а потом схватил с колен номер «Ивнинг стандард» и заслонился газетой. Айона была абсолютно уверена: больше они даже не взглянут друг на друга. Ни о каких дальнейших разговорах не могло быть и речи. Ну и слава богу!

САНДЖЕЙ

Два месяца назад Санджея перевели из отделения экстренной медицинской помощи в отделение онкологии. Во многом это можно было считать повышением по службе. Работа в неотложке отличалась лихорадочностью и хаотичностью и сопровождалась бесконечными стрессами. Сирены подъезжающих машин, крики пострадавших, сухие распоряжения врачей. Вдобавок там он вечно испытывал какую-то неудовлетворенность. Конечно, приятно отпускать домой маленького мальчишку со сломанной рукой, надежно зафиксированной в гипсе. За то, что пацан мужественно держался, ты даришь ему стикер, и у тебя теплеет на сердце. Но гораздо чаще пациенты отправлялись в палаты, и Санджей не знал, чем окончится их история. В отделении экстренной медицинской помощи ему не удавалось как следует познакомиться с пациентами. Жизнь сводила его с ними в самый драматичный момент сюжета и тут же разлучала, не позволяя увидеть финал.

Отделение онкологии больше отвечало характеру Санджея, потому он и попросил о переводе. Здесь пациенты не менялись в течение недель, месяцев, а в некоторых случаях и лет. Он уже знал их имена, имена их детей и внуков, их мечты и тайные страхи. Равно как знал и способы максимально облегчить для каждого из этих людей время пребывания в клинике. Ради этого Санджей и поступал в свое время в медицинский колледж, мечтая исцелять не только тела, но сердца и умы пациентов. Кстати, он прямо так и написал об этом в заявлении о приеме, ничуть не покривив душой.

Но, переведясь сюда, Санджей столкнулся с проблемой другого рода: чем больше он вникал в жизнь своих пациентов, тем тяжелее переживал трагические исходы. На нескольких человек, которых выписывали с доброкачественной опухолью или пятилетним порогом выживаемости, всегда находился кто-то с неизлечимым рецидивом, когда метастазы уже успели распространиться по всему организму. Сюда попадали матери маленьких детей, заметно слабеющие после каждого сеанса химиотерапии. Сначала они теряли волосы, потом брови и ресницы, а далее — чувство юмора и, наконец, надежду.

Врачи-консультанты, с которыми работал Санджей, похоже, привыкли ко всему этому. Они умели отстраняться, называя это механизмом психологической защиты. Да, на службе эти люди имели дело с трагедиями, несправедливостью и разбитыми жизнями, однако в конце смены, сняв белые халаты, спокойно шли пить пиво, забывая обо всех бедах мира. И как только им это удавалось? У Санджея не получалось отстраниться; все стороны его жизни были тесно связаны между собой. Что-то одно всегда переходило в другое, и ему это было не остановить. Он просыпался среди ночи, думая об онкомаркерах в последнем анализе крови мистера Робинсона, а во время обеда вспоминал разбросанные темные полосы на снимке мистера Грина, которому делал позитронно-эмиссионную томографию.

— Благодарю вас, медбрат, — сказала ему миссис Харрисон («Пожалуйста, зовите меня просто Джулией»), когда он накладывал повязку на место биопсии возле левой подмышки. — Думаете, все будет в порядке?

Женщина смотрела на него с надеждой и страхом. Чувствовалось, обе эмоции ведут в ее душе отчаянную схватку за первенство.

Джулия, постарайтесь не волноваться, — произнес Санджей, избегая прямого ответа и роясь в своей ментальной картотеке в поисках подходящих слов. — Из десяти уплотнений в груди девять оказываются доброкачественными. Но вы поступили абсолютно правильно, сразу же обратившись к своему врачу. Всегда лучше подстраховаться.

Сказанное, конечно же, было правдой, но Санджей обратил внимание, какое лицо было у врача, делавшего женщине УЗИ, когда тот проводил измерения темной массы на экране — пугающе большой и неровной. Ничего из этого Джулия не видела, однако Санджей научился замечать легкий прищур глаз и напряжение пальцев, сжимающих компьютерную мышь.

— Знаю-знаю. Просто я беспокоюсь за своих деток. Они еще совсем маленькие. Шесть лет и четыре года. Хотите на них взглянуть? — спросила Джулия, вынимая телефон.

Санджею не хотелось смотреть снимки. Это лишь все усугубит. Ах, если бы ему сейчас удалось сосредоточиться на номерах историй болезни, прогнозах и лечебных планах, а не на осиротевших детях и списках дел, которые нужно успеть сделать, пока живешь, и которые, вполне вероятно, останутся незавершенными.

— С удовольствием посмотрю, — сказал он, тепло улыбнувшись Джулии.

Санджей вежливо повосхищался снимками двух счастливых, благополучных ребятишек (у старшего выпал молочный зуб), даже не подозревавших, что их мир вскоре может разбиться вдребезги, после чего отправил Джулию домой, снабдив женщину абсолютно невыполнимой инструкцией: гнать все мрачные мысли прочь, нагружать себя делами, а через пять дней приехать снова за результатами биопсии.

Санджей нырнул в пустую семейную комнату. Ее еще называли комнатой для по-настоящему скверных новостей. Предполагая благоприятный исход, ты не станешь просить супружескую пару посидеть в семейной комнате. Пройдя к кулеру в углу, он налил себе чашку воды и сел в кресло, окруженный призраками страшных слов вроде «предсмертное состояние», «пронизанный метастазами», «распоряжение об отказе от реанимации» и «протокол лечения на завершающей стадии жизни». Неужели вся здешняя мягкая мебель успела пропитаться потрясением и горем пациентов и их родных? Санджей представил, как из подушек и занавесок выползает тягучая жижа, наполняет помещение и он тонет в этой жиже.

Его рука дрогнула. Вода пролилась на пол. Отставив кружку, Санджей попытался дышать медленно и глубоко. Сердце колотилось, так и норовя выскочить за пределы грудной клетки. Он до боли нажал себе на грудь, словно это могло удержать сердце на месте.

Интересно, что сказали бы Джулия и все пассажиры утреннего поезда, считавшие Санджея героем, узнай они о его подверженности регулярно повторяющимся, изнурительным паническим атакам? Видели бы они, как Санджей прячется в комнате для посетителей, туалетах или кладовке, сгибаясь в три погибели, судорожно обхватив голову руками и ожидая момента, когда вновь сможет нормально дышать.

Много ли пользы от