Лодка?

Хуан Милагро нашарил пачку сигарет. Она была пуста. Он выругался, проклиная эту ночь, в которую у него не было даже сигареты, наполнившей бы дымом его легкие и разогнавшей дурную кровь.

Он достал из бардачка глиняную бутылку и одним длинным глотком допил остатки дрянного, настоянного на анисе самогона, который сам гнал из сахарного тростника, ворованного с поездов, со складов и с плантаций. У него щипало глаза. Поэтому он их закрыл, хотя знал, что не заснет.

Лодка? Она в лодке?

Когда рассветет, он поедет на пляж и поговорит с Полковником, с Маминой, с Андреа и объяснит им или не объяснит, но им придется приютить его у себя. В Собачий переулок, он так решил, он не вернется. Появится Федрита или нет. Теперь было все равно. Прощайте, Федрита и зловещая бумажка с требованием явиться в военкомат. Первый шаг, чтобы изменить жизнь, которую следовало изменить самым радикальным образом.

— И пусть солнце восходит, где ему заблагорассудится, — сказал он.

Но солнце не взошло, было еще рано, и лобовое стекло старого джипа потихоньку покрывалось тонкой изморосью, вовсе даже не похожей на дождь.

Старик пошел в ванную, разделся и, как каждый вечер, вылил на себя ведро воды с несколькими каплями одеколона. Водопровод в доме не работал уже много лет. Старые души, круглые и большие, как плафоны, покрылись белым налетом от пыли, извести и времени. Поэтому в старую ржавую ванну поставили бак из-под керосина, в котором держали воду для нужд людей и дома. У Полковника была привычка (унаследованная от матери) принимать ванну дважды в день. Один раз на рассвете, второй — поздно вечером. На Кубе при этой влажной жаре, которая оседала на теле, словно вторая кожа, мыться менее двух раз в день было просто неприлично. Другой его привычкой было не использовать полотенца и позволять воде после душа стекать по коже, освежая ее. Когда-то это было нормальное, как положено, мытье, под теплой водой с увесистым куском мыла «Palmolive». Со временем, как по зловредному волшебству, все потихоньку исчезло. Не сразу, а, что гораздо хуже, мало-помалу. Однажды пропало мыло «Palmolive». Через несколько дней из душа перестала течь горячая вода. Потом из душа перестала течь какая бы то ни было вода — холодная, теплая или горячая.

Вещи словно таяли, и сначала никто этого не замечал. Пропажи происходили без всяких магических ритуалов. Фокусы, задуманные каким-то сатанинским существом. Пропажи причиняли боль уже потом, когда их наконец замечали. Эксперимент с целью продемонстрировать, как человек может обходиться с каждым днем все меньшим. Эксперимент, конечно, для тех, кто его ставил, потому что у сатанинского фокусника наверняка текла из крана вода любой температуры и было все мыло мира.

Отец Полковника, старый Паскуаль Годинес, да будет земля ему пухом, опередил историю в тот день 1918 года, когда его черепичный заводик в Эль-Посито сгорел, и, глядя на обгоревшие развалины, он только и смог, что, пожав плечами, убежденно воскликнуть:

— Нечего жалеть, черт побери, жить — значит терять!

Его отец не знал, до какой степени на Кубе эта фраза станет верной. Впрочем, Полковник-Садовник его бы поправил. Он бы перефразировал его так:

— Революции совершаются для того, чтобы жить значило терять.

Он вышел из ванной, не замечая, что ворчит и спорит сам с собой. Он уже не отдавал себе отчета в том, что так стар, что спорит с тишиной.

— Интересно, циклон будет на всем паршивом острове или только на нашем паршивом пляже? Может, это и есть та кара, которую мы давно ждем, приговор, которого мы так долго добиваемся, пришествие тех самых четырех всадников[9], которых мы так страстно призывали? — Поразмыслив, он заключил: — Никакая это не кара, потому что Бога нет, а если даже и есть, то Его совершенно не волнует, что происходит здесь, внизу, или там, наверху, или где бы то ни было. А уж тем более на одном из тысяч и тысяч островов, рассыпанных по земле. Интересно, знает ли Бог, сколько островов Он бросил на произвол судьбы? Знает ли Бог, что среди этих островов есть один, который называется Куба? И почему, интересно, он называется Куба? Кому пришло в голову назвать остров словом, коверкающим название геометрической фигуры? И какое дело Богу, если Он где-нибудь существует, как называется этот остров и как живут кубинцы? Что мы, кубинцы, значим для Бога? Что мы, кубинцы, значим друг для друга и для кого-то третьего, будь то Бог или дьявол?

Полковник зашел в комнату и увидел, что окно, видимо плохо закрытое, открылось. Мелкий, бессильный, косой дождь залетал внутрь. Сопя, с трудом наклонившись, Полковник пощупал постель — не намокла ли. К счастью, постель была сухой. Он обул старые сапоги с обрезанными голенищами, которые служили ему шлепанцами, взял свою палку, которая служила ему для множества вещей, и направился к окну.

— Смотри, старина, — сказал он сам себе, — на море пятно света.

Как будто тучи вдруг расступились, и в отверстие просочился солнечный луч.

— Какой свет, старина, если сейчас час ночи, самое позднее три утра? Нет никакого солнца. Если оно и будет, то завтра. Если, конечно, солнце не исчезнет, как все вокруг. На море ночью не бывает света. Тем более в нынешние времена и в эти ночи, когда света нет ни на берегу, ни в домах. Этот свет всего лишь проделки твоего единственного глаза, старина, который тоже уже сдает. Больные глаза часто обманывают. В старости много призрачного. В старости на Кубе — вдвойне. Ты ослепнешь — вот что тебя ждет. И единственная надежда, что сердце решит остановиться раньше, чем перестанет видеть глаз. Что глаз и сердце придут в негодность, как душ, электрические провода, пляжи, дороги, надежды и хорошие привычки.

Сейчас, подумал Полковник, море выглядит гораздо спокойнее, чем можно было ожидать. В этот час в преддверии циклона, который подошел еще не слишком близко, но обещал набрать невероятную силу, волны должны были бы достичь более метра в высоту. Гладь моря едва морщилась. Приближалось нечто страшное.

Ему показалось, что вдалеке он различает лодку. Фокусы его единственного глаза, уставшего и старого и уже не совсем здорового. Его глаза никогда не были совершенно здоровы, это правда. Была и другая правда: старость очень похожа на ночной кошмар.

— Если бы молодые знали, как заканчивается жизнь…

Где он услышал или прочел эту, или похожую, фразу?

На море не могло быть света. И лодки не могло быть. Сегодня море внушало больше ужаса, чем любая суша — будь то континент или всего лишь остров, — и это говорило о многом. Никакой храбрости не хватит, чтобы спустить лодку на эту воду, казавшуюся вулканической лавой, в эту мглу, то ли спускавшуюся с неба, то ли поднимавшуюся к нему.

Полковник закрыл окно. Плотно задвинул засов, чтобы оно больше не открылось. Доктор знал, что делал. Умный, образованный человек из Висконсина. Во время циклонов ни двери, ни окна в доме не нужно было заколачивать гвоздями.