— Прошу тебя, не сердись, — уговаривала Маркета Карела.

— Ты только погляди на нее. Такая бедняжка. Просто сердце сжимается при виде ее.

Карел безропотно пожал плечами. Маркета была права, мама действительно изменилась. Была всем довольна, за все благодарна. Карел напрасно поджидал минуту, когда они из-за чего-то столкнутся.

Однажды на прогулке она устремила взгляд вдаль и сказала: «Как называется эта хорошенькая белая деревенька?» Однако это была не деревенька, это были придорожные каменные тумбы. Карел опечалился, что у мамы столь ухудшилось зрение.

Но этот дефект зрения отражал нечто более существенное: то, что для них было большим, ей казалось маленьким, то, что для них было каменными тумбами, для нее — домами.

По правде говоря, эта черта была давно ей присуща. Только когда-то это раздражало их. Так, например, однажды в течение ночи их страну захватили танки соседнего государства. Это был такой шок, такой ужас, что долгое время никто ни о чем другом и думать не мог. Стоял август, в их саду созревали груши. Мама уже за неделю до этого пригласила пана аптекаря прийти собрать урожай. Но пан аптекарь не пришел и даже не извинился. Мама не могла простить ему это, и ее обида доводила Карела и Маркету до бешенства. Все думают о танках, а для тебя важны груши, укоряли они маму. Вскоре они уехали, убежденные в ее мелочности.

Но в самом ли деле танки важнее груш? С течением времени Карел начинал понимать, что ответ уж не столь очевиден, как ему всегда представлялось, и стал испытывать тайную симпатию к маминому видению перспективы, когда на переднем плане большая груша, а где-то далеко позади нее танк, маленький, как божья коровка, готовая в любую минуту взлететь и скрыться из глаз. О да, ведь мама права: танк смертен, а груша вечна.

Когда-то мама хотела знать о сыне все и сердилась, если он утаивал от нее хоть частицу своей жизни. Одним словом, на сей раз они хотели порадовать ее рассказами о том, что они делают, что произошло с ними, какие у них планы. Но вскоре они заметили, что мама слушает их больше из вежливости и на их рассказ отвечает репликами о своем пуделе, которого на время своего отсутствия оставила на попечение соседки.

Прежде он счел бы это эгоцентризмом или мелочностью, но сейчас он думал иначе. Прошло больше времени, чем им казалось. Мама отложила маршальский жезл своего материнства и ушла в другой мир. Как-то раз, когда они были с ней на прогулке, поднялся страшный ветер. Они держали маму с обеих сторон под руки и буквально несли ее, не то ветер сдул бы ее как перышко. Карел растроганно ощущал невесомость мамы, понимая, что она принадлежит к миру иных существ: более маленьких, легких, уносимых малейшим дуновением ветерка.

Ева приехала после обеда. На вокзал за ней отправилась Маркета, считая ее своей подругой. Приятельниц Карела она не любила. Но с Евой все было по-другому. Ведь она познакомилась с Евой раньше Карела.

Случилось это лет шесть назад. Они поехали с Карелом отдохнуть на воды. Маркета через день ходила в сауну. Однажды, когда она, обливаясь потом, сидела с другими дамами на деревянной скамье, в сауну вошла высокая обнаженная девушка. Они, хоть и не были знакомы, обменялись улыбками, и девушка тут же заговорила с Маркетой. Поскольку девушка была очень естественна, а Маркета — благодарна ей за проявленное дружелюбие, они быстро подружились.

Маркета была потрясена обаянием Евиной необычности: уже одно то, как она сразу заговорила с ней! Словно они заранее условились там встретиться! Ева вовсе не стала тратить время на общепринятую болтовню о том, что сауна — вещь полезная и что после нее ужасно хочется есть, а сразу же начала говорить о себе так, как это делают люди, завязывающие знакомство по объявлению и стремящиеся в первом же письме предельно кратко объяснить будущему партнеру, кто они и что собой представляют.

Стало быть, кто такая Ева, по словам самой же Евы? Ева веселый охотник за мужчинами. Но она охотится за ними не ради замужества. Она охотится за ними так, как мужчины за женщинами. Любви для нее не существует. Для нее существует лишь дружба и чувственность. Оттого у нее много друзей: мужчины не боятся, что она хочет их захомутать, женщины же не боятся, что она не прочь отбить у них мужей. Впрочем, даже если когда-нибудь она и выйдет замуж, муж будет ее другом, которому она все позволит и ничего от него не потребует.

Сообщив все это Маркете, она объявила, что у Маркеты отличный костяк, а это качество очень ценное, поскольку, на ее, Евин, взгляд у редкой женщины действительно красивое тело. Этот комплимент слетел с ее уст так искренне, что порадовал Маркету больше любой мужской похвалы. Эта девушка просто вскружила Маркете голову. У нее было такое чувство, будто она вступила в царство искренности, и она условилась встретиться с Евой через день в то же время в сауне. Потом она познакомила с ней Карела, но тот в этой дружбе навсегда остался фигурой второго плана.

— У нас мама Карела, — извинительным тоном проговорила Маркета, когда везла Еву с вокзала. — Представлю тебя как свою кузину. Думаю, это тебя не смутит.

— Напротив, — сказала Ева и попросила Маркету сообщить ей некоторые сведения о ее семье.

Мама никогда особенно не интересовалась родственниками снохи, но слова «кузина», «племянница», «тетя», «внучка» согревали ее сердце: это был добрый мир близких интимных понятий.

И вновь подтвердилось то, что она давно знала: ее сын — неисправимый чудак. Будто мама могла ему помешать встретиться здесь с родственницей! Она понимает, что им хочется поговорить между собой. Но чтобы ради этого выпроваживать ее на день раньше — не бессмыслица ли это? К счастью, она уже знает, как взять их в оборот. Она просто решила сделать вид, что перепутала день отъезда, а потом чуть ли не смеялась, наблюдая, как славная Маркета не в силах сказать ей, что она должна была уехать уже в воскресенье.

Да, приходится признать, что сейчас они вежливее, чем были когда-то. Прежде Карел безжалостно сказал бы ей, что она должна уехать. А этим маленьким обманом она, собственно, сослужила им вчера неплохую службу. По крайней мере, не придется им корить себя, что напрасно выгнали маму днем раньше в ее одиночество.

Впрочем, она очень рада, что познакомилась с новой родственницей. Это очень милая девушка. (Она ужасно кого-то напоминает ей. Но кого?) Целых два часа ей пришлось отвечать на ее вопросы. Как мама причесывалась в девичестве? Носила косу. Ну конечно, это было еще во времена старой Австро— Венгрии. Вена была столицей. Мамина гимназия была чешской и мама — патриоткой. Ей захотелось спеть им несколько патриотических песен, которые тогда пели. Или почитать стихи! Несомненно, она еще помнит их наизусть.

Сразу же после войны (ну конечно, после Первой мировой войны в 1918 году, когда возникла Чехословацкая республика, Бог мой, эта кузина даже не знает, когда возникла республика!) мама читала стихотворение на торжественном собрании в школе. Праздновали падение Австрийской империи. Праздновали независимость! И вдруг, представьте себе, когда она дошла до последней строфы, у нее потемнело в глазах, и она не могла вспомнить эту строфу. Она стояла и молчала, лоб покрылся испариной, ей казалось, что от стыда она провалится сквозь землю. Но вдруг, совершенно неожиданно, раздались бурные аплодисменты! Все думали, что стихотворение кончилось, никто так и не заметил, что недостает заключительной строфы! Но мама все равно была в отчаянии, ей было так стыдно, что она скрылась в туалете, заперлась там, и самому пану директору, прибежавшему за ней, пришлось долго стучать в дверь и умолять ее не плакать и выйти оттуда: ведь у нее огромный успех!