Кузина смеялась, а мама долго не сводила с нее глаз: — Вы мне кого-то напоминаете, Боже, кого вы мне напоминаете…

— Но после войны ты уже не ходила в школу, — заметил Карел.

— Мне лучше знать, когда я ходила в школу, — сказала мама.

— Ты получила аттестат зрелости в последний год войны. Мы тогда были еще в составе Австро-Венгрии.

— Я прекрасно знаю, когда я получила аттестат, — рассердилась мама. Но уже в ту минуту она поняла, что Карел не ошибается. В самом деле, она кончила школу во время войны. Так откуда же возникло это воспоминание о торжественном вечере после войны? Мама вдруг почувствовала себя неуверенно и замолчала.

И в этой короткой тишине раздался голос Маркеты. Она обратилась к Еве, и ее слова не имели никакого отношения ни к маминой декламации, ни к 1918 году.

Мама, преданная неожиданным равнодушием и провалом собственной памяти, чувствует себя одинокой в своих воспоминаниях.

— Развлекайтесь, дети, вы молоды, у вас есть о чем потолковать, — говорит она и, переполненная внезапным неудовольствием, удаляется в комнату внука.

С растроганной симпатией смотрел Карел на Еву, задававшую маме вопрос за вопросом. Он знает ее уже десять лет, и она всегда была такой. Непосредственной и смелой. Он познакомился с ней (тогда он жил с Маркетой еще у своих родителей) почти так же быстро, как несколькими годами позже познакомилась с ней его жена. Однажды в своей конторе он получил письмо от незнакомой девушки. Она писала, что знает его только по внешнему виду, но решила написать ему, поскольку никакие условности для нее ровным счетом ничего не значат, ежели мужчина ей нравится. В данном случае ей нравится Карел, а она женщина-охотник. Охотник за незабываемыми ощущениями. И признает она не любовь, а лишь дружбу и чувственность. В конверт была вложена фотография обнаженной девушки в вызывающей позе.

Поначалу Карел решил не отвечать, предполагая, что за этим стоит просто розыгрыш. Но в конечном счете он не устоял и, написав девушке по указанному адресу, пригласил ее в квартиру своего друга. Ева пришла: высокая, худая, плохо одетая. Она походила на долговязого подростка, одетого в бабушкино платье. Усевшись напротив Карела, она стала выкладывать ему, что условности для нее ровно ничего не значат, если какой-нибудь мужчина ей нравится. И что признает она только дружбу и чувственность. На ее лице прочитывались смущенность и напряжение, и Карел испытывал к ней скорее какое-то братское сочувствие, чем желание. Но потом подумал, что грех упускать любую возможность.

— Замечательно, — подбодрил он ее, — когда встречаются два охотника.

Это были первые слова, которыми Карел нарушил торопливое девичье признание, и Ева тотчас оживилась, сбросив с себя бремя ситуации, которое она почти четверть часа героически несла в одиночку.

Он сказал ей, что она красива на присланной ему фотографии, и спросил (провоцирующим голосом охотника), возбуждает ли ее показываться обнаженной.

— Я эксгибиционистка, — сказала она таким же тоном, как если бы признавалась, что она баскетболистка.

Он сказал, что не прочь бы это увидеть.

Облегченно выпрямившись, она спросила, есть ли в квартире проигрыватель.

Да, проигрыватель был, но у друга имелась лишь классическая музыка, Бах, Вивальди, оперы Вагнера. Карел счел бы странным, начни девушка раздеваться под арию Изольды. Ева тоже была недовольна пластинками. «Нет ли здесь какой-нибудь поп-музыки?» Нет, поп-музыки здесь не было. Делать нечего, в конце концов ему пришлось поставить фортепианную сюиту Баха. Он сел в угол комнаты для лучшего обзора.

Ева попыталась двигаться в ритме мелодии, но спустя минуту-другую объявила, что под эту музыку ничего не получается.

— Раздевайся и не болтай, — прикрикнул он строго.

Божественная музыка Баха наполнила комнату, и Ева послушно продолжала крутить бедрами. Под музыку, столь нетанцевальную, она двигалась ужасно напряженно, и Карелу подумалось, что путь от ее первого движения, когда она отбросила кофточку, и до последнего, когда отбросила трусики, должен представляться ей бесконечным. В комнате звучало фортепьяно, Ева кружилась в танце, постепенно сбрасывая на пол предметы своей одежды. На Карела она ни разу даже не взглянула. Сосредоточенная на себе и на своих движениях, она походила на скрипачку, которая играет наизусть сложное сочинение и боится отвлечься, кинув взгляд в публику. Раздевшись донага, она повернулась к стене, уткнулась в нее лбом и просунула руку между бедрами. Карел мгновенно тоже разделся и с упоением наблюдал подрагивавшую спину мастурбирующей девушки. Это было восхитительно, и вполне понятно, что с тех пор он никогда не давал Еву в обиду.

Впрочем, она была единственной женщиной, которую не раздражала любовь Карела к Маркете. «Твоя жена должна понять, что ты ее любишь, но что ты охотник и эта охота не угрожает ей. Хотя все равно ни одна женщина этого не поймет. Нет, ни одна женщина не поймет мужчину», — добавила она грустно, будто сама была этим непонятым мужчиной.

Потом она предложила Карелу сделать все, чтобы помочь ему.

Комната внука, куда мама ретировалась, была удалена от гостиной едва на шесть метров и отделена лишь двумя тонкими стенами. Мамина тень была постоянно с ними, и Маркета чувствовала себя стесненно.

К счастью, Ева не закрывала рта. С тех пор как они не виделись, произошло многое: она переехала в другой город и, главное, вышла там замуж за умного пожилого человека, обретшего в ней независимую подругу, ибо, насколько нам известно, Ева обладает великим даром дружбы, тогда как любовь с ее эгоизмом и истеричностью не признает вовсе.

Кроме того, она перешла на другую работу. Жалованье приличное, но дел невпроворот. Завтра утром ей надо быть там.

— Что? Когда же ты собираешься уехать? — ужаснулась Маркета.

— В пять утра идет скорый.

— Господи, Евочка, тебе придется вставать в четыре! Кошмар! — И тут она почувствовала если не злость, то какую— то горечь, что мама Карела осталась у них. Ведь Ева живет далеко, у нее мало времени, и все же она выкроила это воскресенье для Маркеты, которая теперь не может уделить ей столько внимания, сколько хотелось бы, ибо здесь постоянно маячит призрак мамы Карела.

У Маркеты испортилось настроение, а так как беда не ходит одна, тут еще зазвонил телефон. Карел поднял трубку. Его голос звучал неуверенно, ответы были подозрительно лаконичны и многозначительны. Маркете казалось, что он выбирает слова осторожно, чтобы скрыть смысл своих фраз. Она не сомневалась, что он назначает свидание какой-то женщине.

— Кто это был? — спросила она. Карел ответил, что коллега из соседнего города собирается приехать на следующей неделе и обсудить с ним кой-какие дела. С этой минуты Маркета не проронила ни слова.

Была ли она так ревнива?