Однако осуществить план оказалось не так-то легко. Татьяна Николаевна думала, что на конечных автобусных станциях и на вокзалах всего мира творится примерно то же, что и у нас на площади трех вокзалов. Но нет. Возможно, в разных странах бывает по-разному, но на площади Термини в этот вечерний час Татьяне Николаевне, как назло, не попался на глаза ни один бомж. Автобусы подъезжали один за другим, забирали и высаживали пассажиров, среди которых встречались туристы разных рас и континентов, молодые мамы с детишками и колясочками, синьоры средних лет с газетами в руках, полицейские без дубинок, но с болтающимися у пояса наручниками; было довольно много пассажиров с сумками и чемоданами на колесиках, но вот бомжей, пьяных или трезвых, а также явных наркоманов и гомосексуалистов среди этих людей не было. Просидев на скамеечке около сорока минут, Татьяна Николаевна поняла, что, сидя на одном месте, встретить кого надо шансов мало, и поэтому, потерпев неудачу на автостанции, решила углубиться в подвалы вокзала. Она прошла через цветущий ряд деревьев и вошла в стеклянные двери огромного терминала. Вокруг был яркий свет, блестели стекла витрин билетных касс, офисов, магазинов. И все так тихо, пристойно и чисто, что даже не ассоциировалось с вокзалом.

«Надо спуститься пониже, — решила она. — Куда-нибудь в сторону камеры хранения».

Эскалатор услужливо спустил ее в подвальное помещение. Но разочарование постигло Татьяну Николаевну и там — никакой толчеи, никаких подозрительных людей, а все те же витрины магазинов, аптек, телефонный переговорный пункт, множество киосков и вход в метро. Полицейские спокойно прогуливались по широченному коридору между магазинами. Синьорина из табачного киоска решила, что Татьяна Николаевна просто не знает, где купить карточку на метро.

— Сюда, сюда! — замахала она руками и раскинула карточки, словно игральные карты.

«Европа, блин! Элементарного бомжа не найдешь!» — проворчала про себя Татьяна Николаевна и, чтобы не привлекать внимания полицейских, купила у девушки две карточки. «Если вы стали жертвой сексуального насилия, позвоните по телефону…» — было напечатано на одной из них по-русски крупными буквами. Татьяна Николаевна изумилась такой заботе и сунула карточки в карман. Что делать дальше — она не знала.

«Ну должна же быть на вокзале где-то большая помойка!» — подумала она почти в отчаянии и стала искать выходы на задние и боковые улицы. Сзади в вокзал упирались пути, а параллельных улиц было две, по одну и другую стороны здания. Татьяна Николаевна интуитивно выбрала ту, что располагалась ближе к ее гостинице. Эта улица называлась Марсала. Чуть не в панике заметалась она мимо зеркальных витрин по огромному, как бульвар, проходу и выскочила на улицу. Был уже двенадцатый час, а к своей цели Татьяна Николаевна пока не приблизилась. Куда идти ночью, если поблизости от гостиницы она не найдет никого, было не ясно. Сердце ее вдруг заколотилось так, что она побоялась, что оно выпрыгнет из груди. (Вот парадоксы живого организма — человек, собирающийся принять смертельную дозу лекарства, боится внезапно умереть от разрыва сердца!) Вдруг — о радость! — впереди, возле какой-то единственной на всю округу сомнительной подворотни, она заметила пару наполненных мусорных баков. «Цель близка!» — сказала себе Татьяна Николаевна и, сосредоточившись, с видом охотника-следопыта, крепче стиснув под мышкой сумку с лекарством, прогулочным шагом направилась вдоль здания. К ее великому разочарованию, кроме обглоданных арбузных корок, вокруг баков не было ничего, что могло бы привлечь ее внимание. Разочарованно вздохнув, Татьяна Николаевна прислонилась к стене. Редкие прохожие, не обращая на нее внимания, шли мимо, и во всем этом прекрасном Вечном городе никому не было до нее никакого дела.

«А в Москве разве кому-нибудь до меня есть дело? — спросила она себя и тут же ответила: — Есть! Этот негодяй теперь вне себя, что я продала свою комнату и превратила квартиру в коммуналку. Специально осуществила тройной обмен и подселила к нему алкоголика, чтобы теперь ему было не так просто разменять мой оскверненный дом!»

Чувство ненависти придало ей силы, она смогла оторваться от стены. Больную руку жгло, будто раскаленными углями. Но она не обращала на это внимания. Ее гнала вперед цель, и, движимая ею, Татьяна Николаевна наугад свернула с Марсала в какой-то проулок и оказалась перед небольшой площадью, вымощенной брусчаткой и залитой электрическим светом. Каменные дома, выходящие фасадами на нее, очень простые, четырех- и пятиэтажные, достаточно обшарпанные и совсем не аристократические, смотрели на нее закрытыми темными ставнями. Август — период тотальных отпусков, и вся Италия отправилась к морям по обе стороны Апеннинского сапога. Кто был побогаче — устремились на север, на Ривьеру в Лигурию или, наоборот, на южные острова — Капри, Искью; кто победнее — поехали на восточное побережье, в Римини. Там море ложится на берег теплым языком мелководья, и семьям с детьми отдыхается так же, как в Евпатории. Площадь была пуста, но с одной ее стороны, прямо лицом на Татьяну Николаевну, были обращены огромные сводчатые, темного дерева двери, высотой с трехэтажный дом, украшенные вверху пыльными витражами, а по обе стороны от них простирались стены монументального здания. От дверей на брусчатку вело несколько каменных ступеней, истершихся посередине от сотен лет и тысяч ног, а в боковом проеме, в удобной нише, закрытой от дождя и ветра, перед помятой джинсовой панамой для мелочи в свободной позе — вытянув вперед одну ногу и подогнув под себя другую — сидел маленький чернокожий человек с седыми кудрявыми волосами, завязанными сзади хвостом, и читал потрепанную толстую книгу, подсвечивая себе страницы карманным фонариком. Он расположился так незаметно, что Татьяна Николаевна сразу не различила его в тени проема. Она остановилась на нижней ступени и подняла голову. Резные двери были закрыты. Ночное небо разливалось над освещенной площадью. От стен домов, от брусчатки площади исходило дневное тепло, и ночью щедро согревающее воздух. А вверху, над розовой башней церкви — а это была она, все та же церковь, которую Татьяна Николаевна видела из окна гостиницы, — опять парил освещенный прожекторами Христос, никем в эту минуту, кроме нее, не видимый и не оцененный. И Татьяна Николаевна поняла, что она просто сделала круг: обошла вокзал и вышла к своей же гостинице, но с другой стороны. Бессилие охватило ее, и в мрачном отупении она сказала:

— Воистину, все возвращается на круги своя!

И вдруг услышала:

— Буоносера, синьора!

Татьяна Николаевна огляделась. На площади, казалось, всего было двое: Христос и она. Но вряд ли этот испитой хриплый голос мог принадлежать Спасителю, к тому же у него был, как и раньше, вполне равнодушный вид, а в голосе слышались теплые нотки. Татьяна Николаевна огляделась и тут наконец заметила маленького человека. Он смотрел на нее снизу вверх, отложив свою книгу, и улыбался.

В Москве у Татьяны Николаевны совсем не было опыта общения с нищими, да еще с чернокожими. Но сейчас она сообразила, что, возможно, это тот самый человек, который может быть ей полезен. Поэтому, остановившись в некоторой нерешительности, потому что не знала, как именно ей приступить к делу, она в ответ вежливо поздоровалась: