– Если встретишь Будду на дороге, убей его, – сказал доктор Розен на нашем втором сеансе в ответ на рассказ об этих страхах.

– А вы разве не еврей?

Фамилия еврейская, «мазл тов», домодельное кружево с буквами иврита, украшавшее стену напротив дипломов.

– Это выражение означает, что вам следовало бы молиться, чтобы я умер.

– Зачем?

– Если я умру, – он хлопнул в ладоши и улыбнулся улыбкой чокнутого проказника, – появится кто-то лучше меня.

Его физиономия едва не трескалась от радости, словно он верил, что случиться может что угодно – вот вообще что угодно, – и это будет чудеснее и лучше всего, что было раньше.

– Однажды на пляже на Гавайях я стала свидетельницей несчастного случая. Человек, с которым я там была, утонул – я ощутила подъем в груди, глядя, как расширяются его глаза при виде моей сдетонировавшей бомбы.

– Иисусе! Сколько вам было?

– Без трех недель четырнадцать.

Тело завибрировало от тревожности, что случалось всякий раз, когда всплывала тема Гавайев. Тем летом, в упоительный миг между восьмым классом и началом учебы в новой католической школе для девочек, подруга Дженни пригласила меня поехать вместе с ней и ее родителями на Гавайи. Мы три дня обследовали главный остров: пляжи с черным песком, водопады, участвовали в луау[16]. На четвертый день поехали на уединенный пляж на краю острова, и отец Дженни утонул в прибое. Я никогда не умела рассказывать об этом событии. Мама называла его «несчастным случаем», другие люди говорили – «утонул». В тот вечер, когда это произошло, мама Дженни звонила родственникам, оставшимся в Далласе, рыдая в трубку: «Дэвида убили!» У меня не было слов для случившегося, для воспоминаний о том, как мы вытаскивали его обмякшее тело из океана, поэтому я об этом не рассказывала.

– Хотите сказать что-то еще?

– Я не стану молиться о том, чтобы вы умерли.

* * *

Если завести в поисковую строку слова «встретить Будда убить», то найдется ссылка на книгу с названием «Если встретишь Будду на дороге, убей его! Паломничество психотерапевтических пациентов»[17].

Это был первый звоночек, сигнал о том, что доктор Розен не собирается давать готовые ответы. А возможно, их у него нет. Я добавила в свой фантазийный ролик о мрачной кончине врача образ самой себя, вгоняющей деревянный кол в его сердце. Что меня весьма расстраивало – и не только потому, что я спутала Будду с Дракулой.

На первом курсе колледжа бойкие, популярные девушки из Остина пригласили меня поехать вместе с ними на машине в Новый Орлеан. План был такой: жить у кузины одной из девушек и предаваться разгулу во Французском квартале, пока не придет пора возвращаться в кампус. Я сказала, что мне нужно подумать, хотя уже знала ответ. В качестве отмазки я сослалась на домашнее задание, несмотря на то что шла только вторая неделя занятий, и единственным заданием было прочесть первую половину «Беовульфа», которого я уже читала в средней школе.

Компании меня страшили, хоть и прошло немало лет после Бьянки с ее конфетами. Где я буду спать там, в Новом Орлеане? Что, если не пойму их шутки? Что, если кончатся темы для разговора? А вдруг они догадаются, что я не так богата, крута или счастлива, как они? Что, если они узнают, что я не девственница? А вдруг узнают, что я спала только с одним парнем? Что, если узнают мои тайны, связанные с едой?

Как, скажите на милость, я смогу ходить в группу с одними и теми же людьми каждую неделю?!

– Я вас знаю. По встречам двенадцати шагов, – выпалила я посреди второго сеанса. Я боялась, что доктор Розен однажды вспомнит меня, и тогда ему придется выгнать меня из своей практики, потому что мы вместе бывали на встречах. – Много лет назад, когда я жила в Гайд-Парке[18].

Он наклонил голову к плечу и прищурился.

– Ах, да-да! То-то я смотрю, ваше лицо кажется мне знакомым.

– Это означает, что вы не сможете меня лечить?

Его плечи затряслись, когда он разразился проказливым смехом.

– Я слышу желание.

– Что? – я во все глаза смотрела на его веселое лицо.

– Вы подумываете согласиться лечиться у меня – и начинаете придумывать причины, по которым ничего не выйдет.

– Это был обоснованный страх.

Снова смех.

– Да что такое-то?

– Если вы войдете в одну из моих групп, я хочу, чтобы вы рассказали группе все-все подробности, которые запомнились вам из моих рассказов о себе во время встреч.

– Но ведь ваша анонимность…

– Мне не нужно, чтобы вы меня защищали. Это не ваша работа. Ваша работа – рассказывать.

Моя дневниковая запись после второго сеанса была странно пророческой: Я нервничаю из-за того, что в терапии раскроется, как я питаюсь… Я испытываю сильные эмоции в связи с доктором Розеном и его ролью в моей жизни. Страх из-за того, что мои тайны выплывут наружу. Страх такой огромный.

Доктор Розен разговаривал коанами[19].

– Голодающий не голоден, пока не откусит первый кусок, – сказал он.

– Я не анорексичка!

О, конечно! Я мечтала о приступе анорексии все старшие классы, когда не могла перестать жрать чипсы, но она никогда не была моей проблемой.

– Это метафора. Когда вы дадите доступ группе – откусите этот первый кусок, – только тогда почувствуете, насколько одиноки.

– Как это – дам доступ группе?

– Поделитесь с ними каждым аспектом жизни, которая мало-мальски связана с отношениями. Дружба, семья, секс, ухаживание, романтическая любовь. Все это.

– Зачем?

– Так вы дадите им доступ.

* * *

Перед началом работы в группе пациент получает три индивидуальных сеанса. На последнем мои плечи расслабились, и я свернулась клубком в черном кожаном кресле доктора Розена. Я крутила указательным пальцем браслет на запястье и то сбрасывала туфлю, то снова надевала ее. Я привыкла к нему; он был моим странным старым приятелем. И нечего бояться. Я пересказала, что́ помнила о нем по встречам, и он сказал, что это не повод для отмены терапии. Единственное, что оставалось, – это утрясти частности, например, в какую группу меня включить. Врач предложил смешанную группу, собиравшуюся утром по вторникам, состоявшую из врачей и юристов, которые встречались с 07:30 до 09:00. Группу «профессионалов». Я никак не представляла в ней мужчин. Или врачей. Или юристов.