было под шестьдесят, однако седины в его коротких черных волосах было немного, не то что у нее самой – ее собственные волосы, которые она стягивала в узел на затылке, были совершенно белы.

– Простите, что мы прибыли так поздно. Я Тодд Констейбл, а это Киф О’Дрисколл.

Рыжеволосый парень застенчиво улыбнулся.

Они стояли и смотрели друг на друга.

– Мы можем войти? – спросил Констейбл, когда молчание стало неловким.

– О да, конечно. – Фрэнсин посторонилась, пропуская мужчин в дом.

– Красивый у вас дом, – заметил Констейбл, оглядывая вестибюль. – Когда он был построен?

Фрэнсин привыкла к тому, что постояльцы хвалят ее дом. Пол в вестибюле был деревянный, стены обшиты панелями, а высокий потолок поддерживали косые черные балки, делая его похожим на скособоченную шашечную доску. Вдалеке справа и слева вверх уходили лестницы, ведя в крылья дома. У одной из стен стоял длинный, потемневший от немалого возраста стол, на нем находились два горшка с чесноком. На стенах висели картины на религиозные сюжеты, темные, потрескавшиеся от времени; скорее всего, они могли бы стоить немалых денег, если их отреставрировать, но Фрэнсин не хотела с этим возиться, ее и так все устраивало. Пусть все остается таким, каким было всегда.

– В тысяча пятьсот сорок первом году. Я имею в виду самую старую его часть, – ответила она, закрыв дверь. Хорошо, что у них мало багажа – каждый из ее новых постояльцев нес только небольшой чемодан.

– Просто чума, – сказал Киф, и Фрэнсин решила, что это похвала, хотя полной уверенности в этом у нее не было, поскольку с таким молодняком она общалась нечасто.

– А когда было построено остальное? – спросил Констейбл, разглядывая мешочки с травами, повешенные над дверями, выходящими в вестибюль, рядом с пучками иссопа и тысячелистника. Он медленно поворачивался, оглядывая все, и остановил взгляд на двух кадках с кустами карликового можжевельника, стоящих справа и слева от парадной двери. Можжевельник был усыпан голубыми ягодами, и его перистые ветки свисали так низко, что мели пол. Губы Констейбла дрогнули в чуть заметной улыбке, когда его внимательный взгляд переместился на Фрэнсин.

Она пожала плечами.

– В течение последующих веков. Сюда, – добавила она, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, и повела их по расположенной справа лестнице в восточное крыло, включая по дороге свет. Открыв первые две двери, отступила в сторону, чтобы мужчины могли войти в свои комнаты.

Фрэнсин в нерешительности остановилась на пороге комнаты Констейбла, застенчиво и неловко, как подросток, которым она никогда не была.

– Так… Завтрак подается ровно в семь утра, и будьте добры, когда вы закончите его, поставьте грязную посуду в мойку. Он будет состоять из яичницы с беконом. Яичница готовится из органических яиц, – произнося слово «органических», она сжала губы, будто пососав лимон, – ей были чужды эти новомодные понятия, ведь она всегда выращивала все именно естественным путем.

Бочком зайдя в комнату, Фрэнсин обвела взглядом огромную дубовую кровать с балдахином, плотные шторы и старинный гардероб, дверца которого никогда не закрывалась как следует. На столе стояли старинные кувшин и таз – и то и другое семейные реликвии. Она убедилась, что мешочки с шандрой, репешком и буквицей по-прежнему находятся там, куда она их поместила, в четырех углах комнаты, защищая ее гостей, хотя самим им будет невдомек, что им вообще требуется защита. Лучше лишний раз проверить, действительно ли они на месте, ведь проказница Бри любит перемещать предметы то туда, то сюда.

– Если вам ничего не нужно… – сказала она, пока Констейбл оглядывал комнату.

Он улыбнулся ей.

– Спасибо, что вы устроили нас у себя в такие короткие сроки, дорогая.

Фрэнсин кивнула, хотя ей совсем не понравилось, что незнакомый мужчина называет ее «дорогой».

Она тихо фыркнула.

– Тогда я оставлю вас, чтобы вы могли заняться вашими делами. – И с этими словами удалилась.

На лестничной площадке Фрэнсин в нерешительности остановилась. Может, ей следовало бы предложить им подкрепиться? Ведь сейчас уже поздно, и в Хоксхеде все закрыто. Но она пожала плечами – не стоит выказывать им доброту, ведь она не намерена проявлять ее и впредь. И торопливо спустилась на первый этаж.

Затем, в вестибюле, остановилась еще раз и склонила голову набок. С появлением в нем постояльцев дом изменился: теперь в воздухе витало напряжение, как будто он отвлекся от своей усталости, чтобы сосредоточиться на гостях.

Слегка вздрогнув, Фрэнсин тихо позвала:

– Бри.

Ее обдул пыльный воздух, легкость пронизала ее лицо, волосы, шею.

– Пора, – прошептала она и, взяв с длинного стола в вестибюле довольно большой мешочек, вышла за дверь.

Только в такие ясные ночи, как эта, туго натянутые под горбатой луной в ущербе, когда в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, Фрэнсин видела Бри – маленькую девочку семи или восьми лет с длинными рыжими волосами, заплетенными в две косы, хлопающими по спине. Она была одета в длинное платье, заправленное в трусики, как будто ей докучала его длина. Бри обернулась, и, хотя ее лицо представляло собой лишь бледное отражение того, как оно выглядело при жизни, оно было лукавым, энергичным и полным смеха.

В такие ночи рядом с Фрэнсин находился еще один призрак, ибо именно в саду она ощущала особую близость к матери. Воспоминания наполняли каждый цветок, который они посадили вместе, каждую клумбу, которую они заложили. Здесь, где луна отбрасывала ажурные тени на каждый лист и лепесток, язык цветов приобретал более тайное и более древнее значение, отражающее некое изначальное знание, которое помнили лишь немногие и которое пришло из тех времен, когда страх был чистым, беспримесным и люди верили в волшебство.

Фрэнсин опустила руку в мешочек и пошла вдоль границы сада, разбрасывая истолченные в порошок корень дягиля, окопник и листья ромашки, пока Бри стояла сзади и смотрела на нее.

Фрэнсин любила свой сад. Здесь были собраны растения со всего света, которые она вырастила из семян. Летом большинству людей он показался бы многоцветными дебрями, но на самом деле здесь действовала четкая система, и некоторые растения были продуманно размещены на определенных участках, поскольку на это имелись особые причины. Ибо Фрэнсин хорошо понимала таинственный и древний язык цветов.

Она всегда старалась содержать цветочные клумбы и грядки, расположенные на границе сада, в порядке. Арка, ведущая в лабиринт из рододендронов, была увита побегами ежевики; с боярышником и можжевельником соседствовал норичник. На грядке со зверобоем росла также мандрагора, а рядом, в середине грядки с крапивой, возвышалась, казалось, неуместная на ней бузина. Здесь было мало настоящих цветов, обычных цветов, тех, что встречаются в большинстве английских садов,