* * *

— Коул, последи за окном, — попросила мама. — Если увидишь, что отец возвращается, скажи.

Мальчик послушно принялся вглядываться в полумрак. В отраженном от снежного ковра свете праздничной гирлянды над входом просматривалась пустынная улица. Он слышал, как мама вытаскивает чемоданы из-под кровати в спальне. Потом захлопали ящики и дверцы одежного шкафа.

Коул пристроил поплотнее очки на переносице и постарался не ослаблять пристального наблюдения. От усердия и напряжения его слегка подташнивало. Ну разглядит он возвращающегося отца, хорошо, — а делать-то что? Можно крикнуть, предупредить маму. И что? Дверь на замке, но ведь у папы ключи есть. То есть внутрь отец все равно войдет, они с мамой помешать не смогут. Увидит полусобранные чемоданы — и…

«Нет, больше я маму в обиду не дам!» — подумал Коул.

Хромая, он пересек гостиную и двинулся направо по коридору. В торце сперва заглянул в спальню, где мама стояла, склонившись над кроватью. Она его не заметила, поглощенная сборами. Тогда Коул зашел в противоположную дверь, к себе, и вытащил из угла бейсбольную биту — сентябрьский подарок отца на день рождения. Ну и подумаешь… Все равно в последнее время папе было недосуг с ним поиграть.

Неслышно ступая, он вернулся в гостиную и полез в шкаф у входа за своей курткой. Замок молнии глухо брякнул о деревянную стенку.

— Коул?

Мальчик судорожно стиснул куртку.

— Что, мама?

— Вещи упакованы. Только я что-то устала слишком. Раньше чем через час нам все равно не выйти, движение по Каньон-роуд еще не пустят. Так что я пока прилягу.

— Тебе плохо?

— Просто надо полежать. Подними меня в десять, ладно? Или если увидишь, что он возвращается.

Коул покрепче сжал бейсбольную биту.

— Не бойся, мам. Я с тобой.

* * *

Вне себя от ярости, Андрей рванул сквозь пелену дыма от запорошенного снегом костра. Прохожие, остановившись, глазели на суматоху за его спиной. Теперь рычала вторая овчарка, мальчик плакал, родители громко ругались с хозяином собак.

Зевак, преградивших путь, Андрей прошиб, как тараном. Спектакль с сотовым он больше разыгрывать не стал. Подумают, что он разговаривает сам с собой, — и фиг с ними. Обратят внимание так обратят. Не до жиру.

— Объект пропал! — крикнул он в микрофон, упрятанный под замком молнии.

— Пропал?! — взревел, разрывая барабанную перепонку, голос в наушнике.

— Толпа перекрыла! Он куда-то слинял! — Андрей лихорадочно оглядывался, но нигде не видел, чтобы впереди кто-то расталкивал людей или устраивал забег.

«Куда ж ты девался, Петр?» — сверлила мозг неотвязная мысль.

— Груз! — разорялся голос в наушнике. — Его нужно вернуть любой ценой! Ты во всем виноват! Ты за него ручался. Уговорил меня доверить ему задание. Вот ты, hooyesos, и возвращай похищенное!

Андрей вскинулся. Это оскорбление. А он с самых ранних лет, проведенных на улицах Грозного, усвоил, что оскорбления сносить нельзя. Будь это кто помельче, не Пахан, он бы ему…

Учащенно дыша, он окинул взглядом здания по левой стороне Каньон-роуд. Сплошная стена. А вот справа между галереями кое-где зияют проходы. Вот он, путь к побегу!

К Андрею подскочили сзади двое напарников.

— Туда! — крикнул он, не заморачиваясь в спешке насчет псевдонимов. — Михаил, в первый проход! Яков, тебе второй! Я в третий.

Они рванули с места, не обращая внимания на встревоженные взгляды прохожих.

Под непрекращающимся снегом Андрей летел по третьему проулку. В витрине галереи мигали огоньки гирлянд. Из приоткрытой двери доносился возмущенный женский голос:

— …чуть с ног меня не сбил! Совсем стыд потеряли… Уж в эту-то ночь, раз в году, можно и не носиться сломя голову. Сочельник ведь! Ничего святого…

Андрей забежал в закрытый дворик позади галереи, где перед сияющей экспозицией в виде упряжки Санты стояла парочка. Его встретили сердитыми взглядами, будто он уже не первый, кто нарушает их уединение сегодняшним вечером.

— Я из полиции! Здесь не пробегал мужчина?

— Туда! — Женщина указала на проулок. — Напугал нас до полусмерти.

Андрей поспешил в том направлении. За спиной заметались эхом между галереями приглушенные снежным ковром шаги — это догоняли напарника Михаил и Яков.

— У нас глухо, тупик, — доложил Михаил.

Втроем они оглядели проулок. Тихо, безлюдно — все предпочитают праздничное убранство Каньон-роуд.

Спецназовское прошлое подсказывало рассредоточиться. Заняв позицию посередине, Андрей поменял «беретту» на мощный десятимиллиметровый «глок». Он двигался медленно, осторожно, всматриваясь напряженно в застилающую глаза пелену снегопада.

— Слишком много следов, — вполголоса поделился Яков. — Не понять, какие его.

— Пока нет… — пробормотал Андрей, выискивая среди отпечатков капли крови.

— Он может напасть из засады, — сообразил Михаил.

— Тогда сам и погорит, — не испугался Андрей. — Мы рассредоточены, так что всех троих не снимет, успеем отстреляться. А вообще, никакой засады не будет. Он не посмеет подвергнуть ребенка опасности, пока у него еще есть силы спасаться.

Андрею вспомнились наставления одного из многочисленных материных хахалей, солдатика, взявшего его пацаном на охоту. Надеялся произвести впечатление на мать. Его роту в 1979 году отправили в Афган в числе первых, и больше Андрей этого солдата не видел, но они с матерью жили недалеко от военной базы, поэтому за ним последовала целая череда таких же. Других отцов Андрей не знал.

Эта охота навсегда врезалась ему в память, потому что пояснения солдата обернулись ценным жизненным уроком. «Раненый зверь бежит, пока хватает сил, и только потом пытается залечь. Обороняться будет только загнанный».

* * *

Лабиринт улочек запутывался все больше, но Каган упорно брел вперед сквозь валящий с неба снег. От этого приглушенного шелеста как будто уши закладывало, и Кагану чудилось, будто его заперли в снежном шаре. Накинуть капюшон и закрыть боковой обзор он по-прежнему не решался, поэтому на голове наметало сугроб. Время от времени Каган его смахивал, но макушка все равно мерзла.

Следы постепенно редели, разветвляясь по уютным теплым домикам, укрытым за изгородями и заборами. Вскоре его цепочка следов останется единственной. Одна надежда, что снег заметет их до того, как погоня снова сядет ему на хвост.

Почувствовав, как шевельнулся под курткой младенец, Каган, ежась от холода, подумал: «Я рисковал ради тебя жизнью. Мог ведь выйти из игры и раствориться. Видит Бог, я готовился. Я прошел через такое, что у нормального человека в голове не укладывается. Я раскрывал такие террористические угрозы, которые никому и в страшном сне не приснятся.