Разряды молний вспыхивали один за другим, казалось, непрерывно. Порывы ветра ясно ощущались, как толчки по вагону, появилась тревога, не опрокинуло бы поезд с рельс. Ураган в точном смысле слова. Видимость пропала совсем, потемнело так, что, казалось, наступил вечер. Когда подняли наконец железные крышки люков, в вагоне стало совсем темно, ребята стали чиркать спичками.

Смех прекратился, послышалась ругань и жалобные вопли. Крайних у окон, меня в том числе, стало заливать потоками дождевой воды через щели.

Сосед мой, Саша Марущак, говорит мне:

– Ну, это не к добру. Такая гроза, да с запада, в самом начале дороги – это что-нибудь должно значить!

– Э-э, Саша, да ты суеверный, оказывается, – отвечаю я, хотя сам думаю то же самое, только неловко было признаться.

Из разных углов вагона послышались замечания в том же духе. Ощущение недоброго предзнаменования оказалось не только у нас двоих.

Сквозь грозу мы ехали час-два, не больше. Но из многих сотен атмосферных гроз, виденных за всю жизнь, та гроза запомнилась навсегда. Она и в самом деле оказалась вещей.

Дорожные впечатления иной раз запоминаются надолго. Запомнилась и та дорога. Прошло уже без малого сорок лет, но многие эпизоды все еще стоят перед глазами, как вчерашние.

Проскочили сквозь грозу, и опять засветило солнце. Степь умылась, и посвежевшие краски оживили казавшуюся скучной картину. А тут и кончаться начали эти татаро-башкирские просторы. Зная эту дорогу наизусть, я рассказывал своим спутникам, что ожидает нас за очередной станцией. Колея одна, наш поезд идет вне расписания, и иной раз приходится подолгу стоять на маленьких станциях, полустанках и разъездах, пропуская встречные поезда.

Появились перелески, а перед Мелекесом по обе стороны дороги стояли уже прекрасные сосновые боры. Гроза и здесь прошла перед нами, и насыщенный озоном и напоенный хвойным настоем ароматный воздух так волнами и вливается в наши груди. Хорошо стало!

В Мелекесе продолжительная остановка. Раздача горячей пищи – ужин. Толстый капитан, комендант эшелона, обходит вагоны, предупреждает старших по вагонам о необходимости соблюдения дисциплины – не позволять на остановках выскакивать из вагонов без разрешительной команды. Кто-то уже умудрился отстать от поезда на станции Нурлат.

Ужин поуспокоил возбужденные впечатлениями дня наши нервы и разгоряченные головы. Предгрозовая духота тоже способствовала усилению этой взбудораженности. Теперь все стали понемногу утихомириваться. Кое-кто уже мостился на ночь. После отъезда из Мелекеса уж и многие начали укладываться спать.

Но мне не спалось. Июньский день долог, и, несмотря на поздний час, было еще светло на улице, а мне не хотелось проскочить Ульяновск, не поглядев на Волгу и на город, спускавшийся кудрявыми садами с высокого гористого берега к реке. Сидя у окна, которое опять можно было держать открытым, я вслушивался в грохот колес по мосту, и, глядя на Волгу, на Венец, на пароходные пристани с дымящими пароходами, старался запомнить все эти детали пейзажа, который действительно очень красив, но и дорог был мне еще по воспоминаниям студенческих лет. Возвращение из Казани, где учился, на каникулы в Уфу, где был отчий дом, всегда проходило по этой дороге, через Ульяновск, и всегда сопровождалось радостными, приятно-тревожными ожиданиями встречи с родными, предвкушениями домашней спокойной, беззаботной и – что греха таить – сытной жизни. После многомесячной студенческой столовки уж так всегда мечталось о домашней, материнской кухне…

Я уснул позже всех и спал крепко.

Проснулся оттого, что Саша Марущак растолкал меня.

– Хватит дрыхнуть! Посмотри, как красиво! Где это мы стоим?

Ругнувшись и продрав глаза, я нехотя приподнялся, глянул в окно – и замер! Сонливость слетела, как ее и не было.

Поезд стоял. Впереди виднелся мост через большую реку. На противоположном берегу, освещенные утренним розовым солнцем, поднимались над зеленью высоких деревьев, скрывавших незнакомый город, колокольни и маковки многочисленных церквей. Удивительным было это внезапное возникновение перед глазами картины из русской сказки.

– Какой это город, ты не знаешь? – спрашивал меня Саша Марущак?

Я старательно думал, стараясь сообразить, куда мы могли заехать ночью, пока спали. Город был мне явно незнаком, здесь я никогда не был. Церкви – по виду очень старые, даже древние, значит, это какой-то старинный русский город. И большая река… Какая тут река может быть? Ведь не могли мы за 6–7 часов уехать очень далеко от Ульяновска. Волгу мы уже переехали вчера, значит, это должна быть Ока! Нет тут больше других больших рек.

– Наверное, это Муром… – говорю я Саше.

– А ты бывал здесь? – спросил Саша.

– Нет.

– Так откуда ты знаешь?

– Не знаю, а просто так думаю. Предполагаю. Это Ока должна быть. Ведь Москву мы еще не проехали и не могли проехать по времени. А уж объехать тем более не могли. Значит, это Ока. Других больших рек на этом пути нет. А на Оке стоит Муром, древний город. Вот он и есть.

По мере того как я рассказывал Саше свои соображения, я и сам больше укреплялся в правильности своей догадки.

– А чего мы здесь стоим, товарищ младший лейтенант? – спросил один боец.

– Перед мостом стоим, должно быть, встречный пропускаем. По мосту одна колея идет.

Действительно, с той стороны реки послышался гудок, и затем стало видно, как на мост стал втягиваться пассажирский поезд. Значит, скоро и мы поедем, вот только пройдет этот встречный.

И с тем же ощущением нетерпеливой ненасытности, которую вчера я чувствовал при виде Волги и Ульяновска, я, высунувшись из окна, стал разглядывать эти древние колокольни и купола Мурома. В действительности, вероятно, белые, в утренних ранних лучах они казались совсем розовыми, и это было особенно красиво.

Я так загляделся, что и не заметил, как мы тронулись и стали въезжать на мост, и когда Саша дернул меня сзади за ремень, увидал впереди отчаянно жестикулирующего и угрожающе размахивающего винтовкой часового у въезда на мост, и вспомнил, что запрещено высовываться из вагонов на мосту, и поскорее убрался.

– Ну, что? – спросил я Сашу Муращака, когда мы, проехав мост, подъезжали к светло-зеленому вокзалу, на котором крупными буквами по торцу и по фасаду было выведено: МУРОМ.

– Да-а, ты силен в географии… – проворчал Саша.

Весь день мы ехали по местам, где мне не приходилось бывать раньше, и я не отрывался от окна. Запомнился Ковров, город, о котором я и не слыхал раньше. Чувствовалась близость к Москве – по большому оживлению на станции. Большое количество поездов – грузовых, пассажирских, теснота, сутолока, гудки, дым – составили резкий контраст с дремотной тишиной, покоем и красотой утреннего Мурома. Многочисленные заводские и фабричные трубы, видневшиеся в городе, густые шлейфы дыма из них говорили о большой промышленности здесь, но тут на расспросы моих спутников я ничего ответить не мог. В экономической географии, к Сашиному удовольствию, я не оказался так же силен, как в физической. Не знал я и заводов этого города, как и сам город.