class="p">'

В Бостоне, в Бомбее и в строчках Корана,

В костюмах Пакэна, как в струях огня,

Ночами скользит Королева экрана

И ищет кого-то,

Конечно — меня.

'

И в блесках моноклей скучающих фраков

Она Магдалиною отражена.

И режет глазами завесы из мрака

Стотысячный раз — уже чья-то жена.

'

Но то́лпы в цилиндрах

Слезинок не видели.

Не всё ли равно ей — Иван иль Артур?

Я знаю —

Она истерзалась по мне,

Укротителе

Грозного тигра гремящих культур.

'

Февраль 1923.

Глушь.

Мальчишка в сочельник

Сегодня вспыхнуть ёлочным свечам в могилах

Огнями стареньких

Забытых детских сказок. —

И мне, мальчишке, о благих и злобных силах

Словами страшного

Наивного рассказа.

'

Сегодня в комнатке души — я старенький отшельник

Смывать обман и ложь,

Чтоб снова настежь дверца.

Разбивши корку лет, волчком пустить в сочельник

Десятилетнее танцующее сердце.

'

Я знал, что здесь,

Где пахнут мёдом шишки,

Под коркой лжи, измен и боли злого волка —

Смеется Лёлька,

Солнечный мальчишка, —

И каждый год

В лачуге сердца — ёлка.

'

И каждый год дворец тоски его разрушен,

Огни свечей — как пальцы жалящего перца.

Но в тёмных ветках — вместо блещущих игрушек —

Пылающее собственное сердце.

'

Он целый вечер поросёнком возле ёлки

Визжащим пажем тоненькой кузины.

... Но слишком больно в душу мне зелёные иголки

Знакомым ароматом пахнущих слезинок.

…………………………

И только ночью —

В узенькой трепещущей постели

Мне корчиться

И выть как волк до света

О том, что я — большой,

Что у меня — усы, долги и «цели»,

Что это всё —

Рождественский кошмар поэта.

'

Сочельник 1922.

24 года

Тучи красною шалью

Над лесами Твоими.

Душу пчелою жалит

Твое чёрноземное имя.

'

24 года

В чёрном предсмертном гриме

В дикую власть Тебе отдан

Плакал слезами Твоими.

'

Пил я с девчонками кофе

В залах большого веселья...

Есть ли такие Голгофы,

На которых ещё не висел я?

'

Только что, только что завтрак,

И уже моей жизни ужин.

Ни сегодня ни завтра

Я никому не нужен.

'

Только Восток мой новый

Знает, что в год из года

Мне, Леониду Чернову,

Плакать у чёрного входа.

'

Знает мой Друг небесный,

Что скоро народятся люди,

Для которых цветы мои — песни

Огненной Библией будут.

'

А сейчас мои чёткие строфы

Прозвенят меня в муках веселья —

Искать невозможной Голгофы,

На которой еще не висел я.

'

Май 1923.

Бантик в бурьяне

Памяти Натали Волошиновой (†).

'

Стуки сердца — закоренелые грешники,

Рецидивисты девических мук.

Весною в жизни —

Сплошные подснежники,

А душа —

Ароматный луг.

'

На ковре веснопраздников — фиалки и лилии,

А садовник — малюсенький грех.

Голубые конвертики —

Ручейки легкокрылые,

Где журча кувыркается смех.

'

Каждый взгляд — Ниагара, куда как с разбега

Самоцветы улыбок в ресничных лучах

... Мне всю жизнь по прочитанным строчкам бегать,

Электрическим молотом

В юность стучать.

'

А потом

На эстраду степей —

Лето.

Визгом солнца Любовь —

В комфорта гамак.

И в душе — теплотою грудей согретый

Любовных безумий багровый мак.

'

И от зноя кусаний, от крика бессилий,

От пламени бёдер, от вулканов в крови —

В душе увядают фиалки и лилии

Хрустальных улыбок

Робкой Любви.

'

А потом — Балериною осени ладан,

В паутину туманов — солнце-буян.

Каждый день тоской о весне залатан,

А на площади сердца —

Сплошной бурьян.

'

Барабаны души,

Бейте в смерть, барабаньте,

Всё равно мне ковра весны не соткать.

Но смотрите —

В бурьяне лихорадочный бантик

Не хотящего в смерть цветка.

'

Я помню — весною его потеряла

Гимназисточка с красным ртом.

Я —

Шерлоком по лугу души, а она уверяла,

Что найдём мы его

Потом...

'

И вот я нашёл...

Но косматые ночи

Поседели снегами в алмазной глуши.

А я — как Любовь — запоздалый цветочек

В парники моей души.

'

И я знаю:

От зноя кричащих бессилий,

И от белых осенних туманов в крови —

В душе отцветают фиалки и лилии

Хрустальных улыбок

И первой Любви...

'

Сентябрь 1922.

Томление духа

Всё суета сует

И томление духа.

Соломон.

'

Сплетались и рвались взгляды.

Слова свистели как плети.

Хрустя скрежетали зубы

И грудь обжигала грудь.

'

А ты балериной чёрной

В каком-то кошмарном балете

Забилась в подвалы печали

И дико прервала игру.

'

Тонкой рукой дилетантки

Сердце как скрипку мучить,

Чёрным огнём твоих взглядов

Красные слезы сушить.

'

И вдруг, раскалённо крикнув,

Ты разорвала тучи —

Струнные нервы арфы

Нервные струны души.

'

Ты распахнула сердце

Визгам и лязгам конок,

В пледы тоски завернувшись.

Прыгнула в ночь — не моя.

'

А в мышеловке улиц

Плакал бездомный ребёнок —

И всем, даже мне показалось,

Что это рыдаю я.

'

И мне уже странно верить,

Что в океанах жизни

В море томленья духа

Есть пароход Любви.

'

Сердце-маяк застонет,

Треснувший колокол взвизгнет,

И пароход забьется

В красных волнах крови.

'

Дёрнутся в небе ракеты —

Молний секундный танец,

В чёрном экране ночи

Вспышку уронит Борей.

'

И я начинаю верить,

Что Любовь — «Летучий Голландец»,

Просто — корабль-призрак,

Вечный скиталец морей.

'

Март 1923.

Последний концерт

Отуманенный облачной дымкою,

В иглах страсти, в терновом венце,

Я иду к вам, иду невидимкою,

Чтобы петь последний концерт.

'

Уже многие нити порваны

На душе у бродяги в Любовь.

Закружились бездомные вороны

У истлевших любовных гробов.

'

И какие пути мне назначены?

Пить ли ласки арктических стуж? —

Околеть ли у дымных прачечных

Человечьих надорванных душ?..

'

И теперь, отрываясь с кровью

Закружиться в земном колесе —

Выдираю сердце коровье

И швыряю над Миром висеть.

'

Вихревой каруселью заверчен,

В иглах страсти, в терновом венце —

Я,

Предвидя тайфуны и смерчи,

Объявляю последний концерт.

'

Апрель 1923.

После шторма страстей

Гению художницы Виктории Белаковской

(Петроград).

'

Всё равно — так или иначе

После каждого шторма страстей

Мой корабль долго-долго чинится