Филиппа:

– Или, возможно, если бы ты удовлетворял свою девушку, она не казалась бы такой шлюхой рядом с нами.

Новый взрыв смеха и свист. Филиппа торжествующе вскинула бровь и уселась рядом с Александром, который был занят тем, что скручивал косяк.

Я глубоко вздохнул, закрыл глаза и держал в легких сладкий древесный воздух так долго, как только мог. Жаркое лето в пригороде Огайо заставило меня с нетерпением ждать возвращения в Деллехер, и особенно – на озеро. Ночью вода тут была черной, а днем глубоко сине-зеленой, как нефрит. Лес со всех сторон окружал водоем, лишь на северном берегу деревьев росло немного меньше. В лунном свете поблескивал песчаный пляж. Южная сторона густо поросла лесом: она находилась далеко от огней Деллехер-холла, и мы могли наслаждаться уединением. В те дни нам нравилась наша изолированность ото всех.

Мередит лежала на спине, смежив веки, и что-то мирно мурлыкала себе под нос. Джеймс и Рен сидели на краю дока, глядя на пляж. Александр закончил скручивать косяк, закурил и протянул его Филиппе.

– Держи. Завтра мы свободны, – сказал он, но это было правдой лишь наполовину.

У нас будет наш первый день настоящих занятий и собрание, запланированное на вечер.

Филиппа взяла косяк и глубоко затянулась, прежде чем передать его мне. Мы все иногда баловались этим (Александр же, надо сказать, постоянно был чуть-чуть под кайфом).

Ричард вздохнул с явным глубоким удовлетворением.

– У нас будет хороший год, – сказал он. – Я чувствую это.

– Может, тебе так кажется потому, что ты получил роль, которую хотел, и тебе придется учить вдвое меньше стихов, чем нам? – спросила Филиппа.

– Кажется справедливым, учитывая прошлый год. – Ричард.

– Ненавижу тебя. – Я.

– Ненависть – самое искреннее выражение лести. – Ричард.

– Ее имитация, придурок. – Александр.

Некоторые захихикали, но кое-кто продолжал тихо напевать что-то невнятное. Наши перепалки были добродушными и обычно безобидными. Мы, как семеро братьев и сестер, проводили вместе много времени и уже видели и самое лучшее, и самое худшее друг в друге, поэтому ни то ни другое нас не впечатляло.

– Можешь поверить, что наступил наш последний год? – спросила Рен, когда пауза после общего веселья несколько затянулась.

– Нет, – ответил я. – Такое чувство, будто еще вчера мой отец кричал на меня за то, что я пускаю свою жизнь под откос.

Александр фыркнул.

– Он так и сказал?

– Собираешься плюнуть на университетскую стипендию в Кейс Вестерне и провести следующие четыре года в гриме и колготках, крутя любовь с какой-то девицей и влезая в окно ее комнаты?

Одного только упоминания о занятиях в «художественном училище» было достаточно, чтобы спровоцировать моего сугубо практичного отца, но чаще всего именно «беспощадная модель» обучения в Деллехере заставляла его вскидывать брови. Почему безусловно умный, талантливый студент каждый год должен рисковать быть насильственно изгнанным из учебного заведения, а после выпуска даже не удостоиться традиционной степени, которая позволила бы подтвердить, сколько лет он там продержался? Большинство людей, существовавших за пределами странной, архаичной системы неоклассического образования, не понимали, что сертификат Деллехера – это один из золотых билетов Вилли Вонки, гарантированный пропуск владельца к исключительным гуманитарным (в том числе и филологическим) сообществам, сохранившимся за пределами академического круга.

Но мой отец был непреклонен и не соглашался с выбором сына «потратить впустую юношеские годы». Актерская игра в его представлении уже являлась дурной затеей, но нечто настолько нишевое и старомодное, как Шекспир (а в Деллехере не ставили ничего иного), – такое было еще хуже. Восемнадцатилетний и ранимый, я впервые ощутил необычайный страх отчаянно желать чего-то и видеть, как мечта ускользает из рук. Потому я рискнул, заявив, что либо отправлюсь в Деллехер, либо вовсе никуда не поеду. Мать в конце концов убедила отца оплатить мое обучение – после нескольких недель угроз, ультиматумов и зациклившихся споров – на том основании, что одна из моих сестер была на полпути к провалу в учебе. В общем, теперь родители рассчитывали, что хотя бы я добьюсь успеха.

Почему они не возлагали надежд на Лию, самую многообещающую из всех троих детей, до сих пор оставалось загадкой.

– Жаль, моя мамаша не разозлилась так сильно, – сказал Александр. – Она думает, что я еще учусь в школе, в Индиане.

Мать Александра никогда не была замужем: она привыкла отдавать своего сына в разные приемные временные семьи и прилагала минимум усилий, чтобы поддерживать с ним контакт. Обучение парня оплачивалось за счет экстравагантной стипендии и некоторой суммы денег, оставленной ему покойным дедом, которого он никогда не видел и который – насколько Александру было известно – сделал это лишь назло своей распутной дочери.

– Мой предок разочарован тем, что я не пишу стихи, – сказал Джеймс.

Его отец читал лекции о Байроне, Кольридже и дюжине других поэтов-романтиков в Беркли. А его молоденькая жена (его бывшая студентка) слыла поэтессой до тех пор, пока не перенесла нервный срыв, когда Джеймс учился в начальной школе. Я познакомился с ними позапрошлым летом, когда навестил Джеймса в Калифорнии, и мои подозрения о том, что это отстраненные и сдержанные люди, однозначно подтвердились.

– Моим родителям вообще плевать, – заметила Мередит. – Они заняты ботоксом и уклонением от уплаты налогов, зато мои братья заботятся о семейных доходах.

Дарденны, проживающие то в Монреале, то в Нью-Йорке (они предпочитали Манхэттен), играли важную, но загадочную роль в инвестиционно-банковском бизнесе. К своей единственной дочери они относились скорее как к домашнему питомцу, чем как к полноправному члену семьи. Филиппа, которая никогда не говорила о своих родителях, промолчала.

– Боже мой, – произнес Александр. – «Род точно твой, да не твоя порода!»[18] Какие жалкие у нас семьи.

– Но не у всех, – возразил Ричард и пожал плечами.

У него и у Рен в родителях числились три опытных актера и режиссер, живущий в Лондоне и изредка появляющийся в театрах Вест-Энда.

– Наши родители в восторге, – добавил Ричард.

Мы мрачно взглянули на него, даже Рен. Александр выдохнул струйку дыма и спокойно стряхнул пепел.

– Повезло тебе, – сказал он и спихнул Ричарда с причала.

Тот упал в воду с таким сильным всплеском, что волна окатила всех нас. Девчонки завизжали и прикрыли головы руками, а мы с Джеймсом вскрикнули от неожиданности. Через мгновение мы, промокшие насквозь, смеялись и аплодировали Александру – слишком громко, чтобы услышать ругань Ричарда, когда его голова вынырнула на поверхность воды.