Совсем иной была позиция суздальского священника Симеона. Опираясь, по-видимому, на поддержку греческого духовенства, он принял мужественное решение противостоять унии. Его перу принадлежит описание деяний собора (так называемая вторая редакция Повести Симеона Суздальца), в котором католики представлены в самом черном цвете.

События лета 1439 года на деле не только не способствовали объединению церквей, но лишь усугубили раскол. Воистину, «византийская культура старательно хранила ценности прошлого и осторожно относилась к настоящему». Примечательна в этом отношении история о том, как восприняли решения собора английские послы к папе, которые не принимали участия в заседаниях. Они встретили византийцев, ехавших из Флоренции на родину. Греки рассказали им о главных постановлениях собора, и англичане пришли к выводу, что подписанную унию нельзя назвать единством.

* * *

Заключенная из политических интересов уния встретила ожесточенное сопротивление в широких слоях византийского общества. Опираясь на свою паству, священники нередко отказывались выполнять решения собора. Византиец Сильвестр Сиропул отметил, что православное духовенство не желало совместно служить не только с теми, кто отстаивал унию, но и порой даже с теми, кто просто ездил в Италию и принимал участие в соборе.

Известны многие случаи, когда население империи стремилось не участвовать в совместных религиозных действах греков и латинян. На Эвбее, когда был устроен совместный крестный ход, православные священники сокрушались о том, что теперь в руках католиков окажутся все их церкви и они не смогут этому противодействовать. Еще более показательна ситуация в столице, где народ не захотел принимать благословения от нового патриарха Митрофана (бывшего до этого митрополитом Кизическим). Дело в том, что в день хиротонии (поставления) его сопровождал Христофор — латинский епископ Корона. Он ни на шаг не отставал от патриарха и шел справа от него. Символически это означало признание Митрофаном единства двух церквей.

Особая ситуация сложилась в Морее. В северо-западных областях, где правил отец Софьи деспот Фома, заметно лояльное отношение населения к унии. Это было обусловлено не только уже отмеченным нами сочувствием самого Фомы католицизму, но и тем, что земли, которыми он правил с 1430 года, долгое время находились во власти католиков-франков. Этот факт дает право говорить о конфессиональной принадлежности Софьи: она родилась в семье униатов и, соответственно, была по рождению униаткой.

В восточной части Мореи отношение к унии было в целом довольно равнодушным. Одним из немногих последовательных противников унии был Иоанн Евгеник, брат Марка Эфесского. Как и деспот Димитрий, он уже в 1438 году бежал из Италии, чтобы не быть причастным к «великой неправде». Перу Иоанна Евгеника принадлежит «Антирретик» — «единственное в поздне- и поствизантийском мире построчное опровержение Ороса (вероучительного определения) Флорентийского собора». Иоанн Евгеник возлагал надежды на Димитрия, ставшего с 1449 года правителем Восточной Мореи. Известны послания Иоанна Евгеника, обращенные к Димитрию, в которых он стремился побудить деспота изгнать из своих владений епископов-униатов и бороться с самой идеей унии. Сходные надежды на Димитрия возлагал и Сильвестр Сиропул, отмечавший «убежденность… которую деспот всегда имел в отношении православного и отеческого учения».

Поначалу Димитрий действительно боролся против униатов, чем сильно обеспокоил Рим. Но после смерти Иоанна Евгеника (во второй половине 1450-х годов) он уже не проявлял себя сторонником чистоты православия. По всей видимости, позиция Димитрия была обусловлена не столько осознанием истинности православной веры, сколько тщеславием. Димитрий стремился противопоставить себя как императору, так и Фоме, в котором видел конкурента. Их отношения особенно обострились, после того как в 1448 году Фома был награжден титулом порфирородного. У Фомы с Димитрием была очень небольшая разница в возрасте — всего год. В некоторых источниках они и вовсе названы близнецами. Именно так они часто и воспринимались современниками. Димитрий был честолюбив и жаден до власти, он стремился изгнать Фому с Пелопоннеса и подчинить себе все морейские земли. Заветной мечтой Димитрия было закрепиться в Константинополе. Кроме того, Димитрий относился к той части византийских политиков, которые считали, что лучше покориться туркам, чем пойти на компромисс с католиками.

Подобную позицию разделяли даже некоторые приближенные императора. Так, мегадука (главнокомандующий византийским флотом) Лука Нотарас однажды произнес: «Я предпочел бы увидеть посреди города турецкий тюрбан, чем латинскую митру».

Наиболее решительное сопротивление уния встретила в русских землях. Когда митрополит Исидор вернулся из Флоренции и на богослужении в Москве помянул папу римского, это вызвало взрыв возмущения. Его заточили в кремлевском Чудовом монастыре, позже дав ему возможность бежать в Рим с учеником Григорием. В Риме Исидор стал епископом Сабинским и кардиналом и сегодня почитается католической церковью как святой. В свои римские титулы он всегда добавлял формулу «кардинал русский».

В 1448 году русские епископы самостоятельно избрали главу своей церкви. Им стал митрополит Иона. Так Русская церковь стала автокефальной, то есть независимой от Византии. Этот процесс завершится в 1589 году, когда при Борисе Годунове Русская церковь обретет своего патриарха.

Что приобрела или упустила Россия этим выбором? На этот вопрос сложно ответить однозначно. «Западники» и по сей день полагают, что наша страна упустила возможность стать в стройный ряд европейских государств и примкнуть к их передовой культуре. Бесспорен и тот факт, что Исидор был выдающимся мыслителем своего времени. Специалисты отмечают его широкую эрудицию и духовный потенциал и сокрушаются, что в Москве эти его качества оказались невостребованными. «Гуманистический склад личности митрополита не привлекал, а раздражал и отталкивал русскую церковную и светскую элиту. И здесь уже приходится говорить… об „упущенной выгоде“ тех, кому надлежало стать его паствой». Эти рассуждения современного историка заслуживают внимания. Тем более что русские церковные иерархи, отмежевавшись от византийских первосвященников, невольно создали условия для постепенного ограничения прав церкви со стороны русских правителей.

Но не стоит торопиться с выводами. Русская церковь изначально ориентировалась на восточный обряд и во многом формировалась как антилатинская. И еще большой вопрос, не привело бы насаждение унии в стране, ослабленной в ту пору и зависимостью от Орды, и распрями внутри московского княжеского дома, к жестоким «религиозным войнам»… Еще важнее другое. В истории России до XV века есть примеры, иллюстрирующие негативные последствия, к которым приводило сотрудничество с латинянами. Так, в середине XIII столетия галицкий князь Даниил понадеялся на помощь папы Иннокентия IV в борьбе с монголо-татарами, разорившими его землю. В 1253 году он принял из рук папы корону и признал его главенство. Однако Рим не помог тщеславному князю, а Галиция в скором времени попала в полную зависимость от Польского государства.

Новгородский князь Александр Ярославич, напротив, вел с латинянами непримиримую борьбу. Будучи добрым православным христианином, Александр Невский осмысливал монголо-татарское нашествие и последовавшее за ним иго в провиденциальном духе: он верил, что Господь деятельно участвует в жизни людей. Князь полагал, что восточные захватчики посланы Богом за грехи русских правителей, враждовавших между собой. Он осознавал, что нужно принять это заслуженное наказание со смирением, чтобы в будущем надеяться на прощение. Ордынцы порабощали тела, но не души людей: ханы поначалу не притесняли церковь. Прибалтийские же рыцари, по мнению князя, напротив, вели борьбу с чистотой веры, а ее потеря означала прямую дорогу в преисподнюю для целого народа. Для людей той поры вопрос о посмертной судьбе имел первостепенное значение. В широкой исторической перспективе выбор Александра Невского оказался верным.