Я сказала это просто так, по-женски, чтобы показать настроение. Но Мирослав сделал свой вывод.

— Зачем ты, Майечка, всем рассказываешь, что у нас с тобой любовь? Это же наше личное дело.

Я ответила в том духе, что не рассказываю, а люди сами видят и считают, что если есть любовь — должна быть и семья.

Шуляк вроде обиделся на меня за прямоту. Но тут как раз я почувствовала, что беременна. Радости моей не было границ. Я сообщила Мирославу. Через пару недель мы расписались.

Как-то так сложилось, что я не рассказала Шуляку про Мишеньку. Мое истинное семейное положение оставалось вне досягаемости для многих. Сама я не распространялась. Свой развод перед Шуляком я мотивировала несходством характеров с бывшим мужем. А про Мишеньку разговор не поднимался. Ну и.

У каждого свои секреты. У меня прекрасный, красивый, здоровый сыночек Мишенька. А у Шуляка — парализованная престарелая мама. Никакому сравнению не подлежит. У нее сердце здоровое, она на хорошей заботе протянет еще сто лет.

Виновата я. Только я. Проявила простоватость. Меня умиляло, когда Шуляк торопился домой с наших свиданий — к мамочке. А с подробностями это оказалось вот что.

Недаром существует древний народный обычай — знакомиться с родителями и родственниками жениха и невесты до свадьбы. Но я же не могла предположить со стороны Мирослава такой жестокий подвох.

Тем не менее, несмотря на молодость, я приняла разумное решение, которое далось мне не слишком легко и просто.

За мамой Мирослава ухаживала за деньги специальная женщина, приходящая. Я намекнула, что можно бы доплачивать ей, и чтобы она за это переселилась и продолжала свое благородное дело круглые сутки. А если не согласится — поискать другую. Я же не смогу уделять маме надлежащее внимание ввиду беременности. Мирослав согласился. Мы нашли хорошую старушку со всеми обязанностями.

Получилась непредвиденная досадная осечка. Моя беременность не удалась на очень раннем периоде. Не знаю, что послужило причиной, скорее всего, тревоги из-за мамы Мирослава. Он очень переживал.

С работы я вынуждена была уйти, чтобы не разводить опять же семейственность.

Но я не отчаялась.

Я познакомилась с мамой Мирослава. Она оказалась очень старой женщиной. Мирослав у нее был младший сын, поздний, остальные трое погибли на фронтах Великой Отечественной. Муж умер в сорок третьем году от неудачной медицинской операции. Самое обидное, что Ольга Николаевна слегла буквально год назад, как раз когда мы с Мирославом познакомились.

Встреча с Ольгой Николаевной была короткой, чтобы ее не затруднять. Она, конечно, осталась довольна. Сказала, что как отсталая, выросшая в семье сильно верующих, читала Библию и много знает про евреев, но совсем не против, чтобы сын жил со мной. Я в ответ ободряюще улыбнулась.

Мирослав настоял, чтобы я восстановилась в техникуме — на дневное отделение — и спокойно довела себя до диплома. Тем более что оставались, по сути, только госы.

Да, государство мне дало образование. Так неужели ж я ему за это не сдам какие-то экзамены?

И вот после невольной разлуки я вновь столкнулась с Куценко. Жизненный опыт подсказывал мне, что нужно быть терпимой к человеческим слабостям, и я с открытой душой пошла навстречу Виктору.

Дарина Дмитриевна уехала на Западную Украину преподавать в какое-то учебное заведение русский язык. Там ощущалась нехватка данной специальности. Дело у них шло к разводу. Виктор находился в угнетенном состоянии.

Мое материнское сердце беспрерывно думало о моем дорогом Мишеньке, и однажды в минуту слабости я сказала Виктору:

— У тебя есть сын Мишенька.

Он проявил заинтересованность, но по всему было заметно, что новость не взволновала его по-настоящему.

— Теперь поздно. Если бы ты мне сказала раньше. Я столько перестрадал. Нельзя портить мальчику жизнь — он имеет другого отца.

Несмотря на всю нежность, которую я проявляла к Виктору, он оставался безучастным. Между нами ничего не состоялось, потому что мы уже были не те. Однако Виктор постоянно помогал мне в учебе по поводу курсовых по всем предметам, не только по математике. Особенно хорошо ему удавалась история и другие гуманитарные предметы.

Дядя Лазарь и тетя Хася после развода с Фимой прекратили со мной всякое общение. Только моя мама отнеслась с пониманием, о чем и написала мне теплое письмо. Там же она сообщала о Мишеньке трогательные подробности и приглашала нас с Мирославом на лето в гости.

И правда, я не видела Мишеньку давно и очень соскучилась, к тому же пришло время познакомить Мирослава с моей родной семьей в полном составе, так как Мирослав стал заводить беседы со своей мамой насчет нашего съезда в одну квартиру большей площади. Я надеялась, что, увидев Мишеньку, Мирослав оставит неуместные планы и выступит с инициативой Мишенькиного переезда к нам. Потому что ясно же: или маленький ребенок, или неходящая старуха.

И вот мы в Остре — прибыли по маршруту Днепр — Десна на пароходе имени Крупской.

Я застала ужасающую картину. Мишенька в каких-то неприглядных обносках, острижен под машинку.

Я тут же спросила у мамы, почему ребенок запущен, но она ответила в духе непонимания: ребенок быстро растет и зачем покупать дорогое, а у соседей мальчик на год старше и от него перепадает хорошая одежда. В магазине купить сложно, да и денег не хватает. А что касается волос, тут прямая выгода в гигиене, потому что волосы у Мишеньки такие густые, что всегда во время расчесывания крик — спутываются даже самые короткие, до корней гребешком не доберешься. А так постоянно на виду все личико.

Да, волосы у Мишеньки в меня. Только у меня каштановые, а у Мишеньки почти русые с пепельным отливом. Как с рождения, так и на всю жизнь.

Конечно, лично я денег на Мишеньку не присылала, ведь я оправданно считала, что материальное положение у Гили и мамы удовлетворительное и ребенку обеспечить порядок можно. Оказалось, Гиля теперь по состоянию здоровья не ездит по селам, а трудится в сидячем положении в местной артели, а там доходы другие.

И все это шепотом, на скорую руку, чтобы не слышал Мирослав.

Но зато он услышал другое: Мишенька приучился звать мою маму «мамэле», а Гилю — «татэле». И к тому же между собой они все втроем перебрасывались словами на идише. Да, Остер есть Остер, и окружение значит много.

Мирослав хотел приласкать мальчика по головке, но Мишенька не понял жеста и заплакал.

Моя мама бросилась его утешать:

— Мойшеле, Мойшеле, не плачь! Дядя хороший. Дядя Мирослав тебя не обидит. — И смотрит на Мирослава как на постороннего знакомого, который забежал на минутку, а не приехал в гости к своей теще и своему, можно теперь сказать, сыну.

Мирослав не показал растерянности, наоборот, он быстро включился в обстановку: