– Не откажетесь? – спросил баронов племянник, ставя в траву бутылку темного стекла. – Дядюшка всегда покупает рейнское целыми корзинами. Выпейте за его здоровье.

– Не откажусь, благодарю! – отвечал Кнаге.

– А у меня к вам, господин Кнаге, дело. Соблаговолите выслушать.

Мазила привык к более простому обхождению и даже растерялся.

– Я собираюсь уезжать отсюда, поступить на службу. Но я провел в усадьбе столько лет, я буду скучать… Господин Кнаге, у меня тоже для вас заказ. Сделайте мне копии тех картин, что вы написали для дядюшки! Я возьму их с собой, в новом своем жилище повешу на стену… вы понимаете?.. Я буду смотреть на них… вспоминать…

Для тридцатипятилетнего господина, которого жизнь уже порядком потрепала, столь нежные чувства – большая редкость, и Кнаге, который чаще сталкивался со злобой человеческой, чем чувствительностью, разинул рот.

– Я заплачу, – тут же добавил племянник. – Меньше, чем дядюшка, но заплачу – это ведь копии? За них платят меньше?

– Да, господин фон Альшванг, – согласился Кнаге.

– Вдвое меньше?

– Срядились, – сказал художник, пока племянник не додумался еще уменьшить вознаграждение.

– Все три картины?

– Мне придется купить холсты. И какое-то время уйдет на то, чтобы загрунтовать их.

– Холсты принесу я. И, господин Кнаге… я хотел бы… Словом, пусть это останется между нами. Делайте копии так, чтобы этого никто не видел, ни слуги, ни эта хитрая девка Мария-Сусанна…

– Но как?..

– Ночью!

Кнаге изумился, но согласился.

Рига, наши дни

Тоня пошла учиться на искусствоведа от несчастной любви. Она влюбилась в молодого художника, который у нее в школе преподавал рисование и вел платную студию. Тоня извела прорву бумаги, акварели и даже дорогих акриловых красок, пока поняла, что живописных талантов Бог не дал. Но к живописи она приросла. Бог дал взамен отличную память, и в голове у Тони хранились экспозиции всех знаменитых музеев и шедевры всех мастеров, начиная чуть ли не с краснофигурной античной керамики.

Родители ужаснулись, узнав о дочкином выборе, но старшая сестра встала на Тонину сторону.

– Вы просто не знаете, сколько получают за экспертизу, – сказала она. – А чтобы стать экспертом, нужно высшее образование. Ничего, прокормим!

Имелось в виду – прокормим до той поры, когда миллионеры будут приглашать Тоню для оценки своих коллекций.

Оказалось – все не так плохо. Когда курсы валют скачут, как блохи, недвижимость падает в цене, банки лихорадит, а политики, ничего не понимая, несут чушь, вкладывать деньги в произведения искусства имеет смысл. Многие богатые рижане уже раньше завели себе картинные галереи – какой же пентхауз без галереи? А поскольку люди, умеющие зарабатывать деньги, как правило, ничего другого толком не умеют, приятная девушка в очках, знающая наперечет местных художников первой, второй и двадцать второй величины, с помощью умной сестры и ее мужа стала наживать себе клиентуру.

У нее уже было несколько таких галерейщиков поневоле, кому она звонила в первую очередь, если на горизонте появлялась приличная работа. И двух месяцев не прошло, как она была в гостях у богатого дядечки, которому понемногу сосватала то ли шесть, то ли семь картин тридцатых годов.

Дядечка по фамилии Виркавс, вообще-то, к тридцатым годам был равнодушен, ему хотелось чего постарше, такого, чем хвастаются, и он, списавшись с коллекционером из Канады, договорился насчет обмена. Канадец как раз предлагал довольно старую работу, неподписную, с дефектами, но слова «семнадцатый век» рижанина привели в восторг.

Он позвал Тоню, чтобы вместе с ней за чашкой горячего шоколада с орехами, собственноручно состряпанного, обсудить эту затею. Канадец прислал файл, этот файл рижанин вытащил на монитор и сказал Тоне:

– Вот, вроде ничего, да?

– Какой ужас! – ответила Тоня.

– Но семнадцатый век!..

На мониторе был пейзаж с мельницей на заднем плане, который, с Тониной точки зрения, был бы куда лучше без двух толстых полуголых девиц посередке, из которых одна лежала на травке, а вторая стояла, поправляя распущенные волосы. Но девицы – это бы еще полбеды; в кустах возвышался серый каменный «приап» со всеми положенными символу плодородия подробностями.

По логике живописца, девицы устраивали свой немудреный стриптиз как раз для «приапа», и его бородатая каменная рожа выражала удовольствие.

– Вы уверены, что вам в галерее нужна эта пошлость? – спросила Тоня.

– Тонечка, вы меня удивляете! Это же обнаженная натура, она не может быть пошлой! – при том, что разговор они вели на хорошем латышском языке, Виркавс то ли из преувеличенной любезности, то ли из баловства называл Тоню ласкательно по-русски.

– Может. Давайте я вам лучше Розенталя сосватаю, Биркманис продает, но об этом еще никто не знает. Можно договориться за хорошую цену. Там тоже обнаженная натура, но хоть приличная. В смысле – художественная.

– Тонечка!..

Тоня поняла, что дядечка влюбился в девок, соблазняющих каменного болвана, и не успокоится, пока их не получит. А может, сам «приап» показался ему прикольным. То есть – спорить не имело смысла. Виркавс был упрям – это и на его круглой физиономии отчетливо читалось. Жена его, может, и смогла бы переубедить, устроив истерику и пригрозив разводом, но не эксперт, вдвое его моложе. Не исключено, что ответом была бы другая истерика – это с крупными мужчинами нордического типа, с примесью польской крови (Виркавс был из Латгалии, где польская кровь – дело обычное), случается чаще, чем хотелось бы.

Тоня перевела разговор на другое – на подсветку, верхнюю и нижнюю. Виркавс попросил ее подобрать соответствующие маленькие лампочки, она принесла два каталога, и они вдвоем быстро выбрали то, что вписывалось в дизайн галереи (галереей они называли длинный коридор, куда с одной стороны выходили двери спален и гостевых комнат, другая была отдана картинам, а освещение было только искусственное).

После этого она Виркавса не видела и не созванивалась с ним.

И вот, глядя на бабушкину картину, она все отчетливее понимала: Виркавс вздумал покупать точно такую же, но канадскую и сохранившуюся гораздо лучше.

– Знаешь что, деточка? Не будем мы пока искать эту кулдигскую даму, а узнаем, что с канадской работой, – решил, узнав про такой сюрприз, Хинценберг. – Загляни-ка к Виркавсу, посмотри – может, что-то вроде подписи разглядишь. Ну, не мне тебя учить.

– Я посмотрю, – сказала Тоня. – Сейчас прямо и позвоню ему.

Повод был – узнать, как ведет себя подсветка и можно ли эти крошечные лампочки с чистой совестью рекомендовать другим клиентам.

Пока Тоня договаривалась, Саша снимал на мобилку четыре возможных презента – очень благопристойные пейзажи конца девятнадцатого века; респектабельные, можно сказать, пейзажи, благопристойные, почтенные, вылизанные, этакий возвышенный реализм с закатным небом, озерным берегом, крошечными домишками в старинном вкусе, миниатюрными человеческими фигурками, лошадками на лугу и прочими принадлежностями. Все они должны были понравиться и Петракею, и московскому Мишуку – вид у них был музейный. И все явно приберегались «для своих» – судя по тому, что в торговом зале не выставлялись.