«Угу, угу… О чем он, какой выезд? Какой труп? А… Я же сегодня дежурный! Блин, забыл».

Милицейский уазик тащился медленно, словно знал, что человеку уже ничем не помочь. В машине кроме Грачёва сидели участковый Степаныч, врач-эксперт Петровна, молодая женщина, давно ждущая перевода в управление, и водитель Бабай, прозванный так за характерный разрез глаз. Степаныч что-то рассказывал дежурной группе о человеке, тело которого недавно обнаружили в гаражах, но Егору никак не удавалось ухватить информацию целиком. Из головы всё вылетало, как только старый участковый поворачивался к нему с переднего сиденья, подставляя под салонное освещение свой вечно красный нос. Тогда в мозгу вспыхивало: «Красный» – и мыслительная деятельность тормозила, словно его потрёпанный жигулёнок на очередном светофоре.

Нос у Степаныча был притчей во языцех и поводом для постоянных насмешек. Такой неприглядный цвет он имел не от пагубной страсти хозяина, а от особенностей расположения сосудов, сетка которых, казалось, шла поверх его обонятельного аппарата. Из-за этого крупный и мясистый нос Степаныча казался каким-то неизвестным, тропическим фруктом, добавляя его лицу схожести с диковинной и весьма забавной носатой обезьяной.

Машина свернула на разбитую дорогу, ведущую к длинной веренице гаражей. Уазик на ухабах стало подбрасывать, и молодая женщина, подпрыгнув, завалилась на оперативника, болезненно ткнув его локтём в низ живота. Второй волной после боли пришел знакомый запах женской парфюмерии. Духи, лак для волос, пудра. Это сработало как анестезия, прогнав болезненные ощущения на второй план.

«И не извинилась даже. Сделала вид, что не заметила. Просто ткнула своим заострённым локтём, как осиновым колом в ожившего мертвеца. Чтобы даже не думал оживать… Знать, так тому и быть».

Бабай извинялся, матеря дорожников, а потом извинялся за то, что матерился при Петровне. Женщина приблизилась к Егору и шепнула на ухо очередное извинение в этой машине. Одно только слово: «Прости». И опять коктейль из запахов дурманит мозг.

«А почему шепчет? Вслух, что ли, нельзя сразу сказать? Понимает, куда угодила. Эксперт ведь. Не хочет дальнейшей огласки. Засмеют обоих. Может, наклониться к её розовому ушку и сказать: “Мне совсем не было больно, даже в какой-то степени наоборот…” Дочке мать нужна. Мне женщина. Нельзя же столько времени думать о сексе. Так работать невозможно. В голову одно и то же лезет. Всё же поеду после работы на “приступок”, сниму напряжение».

«Надо же, дура какая, расставила локти в разные стороны. Курица. Единственный нормальный мужик в отделении… был!» — Петровна, не выдержав своих мыслей, рассмеялась.

«Вот ведь кобыла. Лягнула и ржет теперь, – разозлился Грачёв такой неожиданной развязке. – Нет, нам с дочерью такой не надо».

Почувствовав, что созревающая за последнее время симпатия между ними вот так запросто, от толчка машины, исчезла, мужчина и женщина уставились по разные стороны окон, наблюдая унылый однотипный пейзаж. Гаражи, расположенные вдоль железнодорожного полотна, казалось, уходили в бесконечность. Периодически мелькали открытые ворота гаражей, внутри которых шел ремонт или, что ещё чаще, распивалось спиртное. В последнем случае при виде полиции возникал переполох, спиртное испарялось, а ему взамен в руках, словно по волшебству, появлялись молотки и гаечные ключи, которыми сразу начинали отчаянно стучать, инсценируя работу, а заодно посылая сигнал тревоги своим ближайшим соседям, предупреждая о нагрянувших ментах. Полиция проезжала мимо, и выпивохи, продолжая не верить своему счастью, еще долго высовывались из гаража, словно семейство сурикатов, всматриваясь вслед удаляющейся жёлтой машине.

Наконец водитель ударил по тормозам, остановившись у гаража, на крыше которого стояла старая железная голубятня. В голубятню вела сваренная из металлических прутьев лестница. Ржавая и кривая, словно из фильма Тарковского. Первым полез Степаныч. Он опасался увольнения по возрасту, поэтому старому участковому не терпелось продемонстрировать свою приличную физическую форму. Уже с крыши он подтвердил, что труп на месте, в первоначальном положении.

Грачёв пропустил молодую женщину вперёд без всякой задней мысли. Просто так было всегда положено – пропускать слабый пол вперёд. Петровна заартачилась, предлагая ему лезть самому. Но он настоял из вредности, наверное, потому, что низ живота всё ещё помнил её острый локоть. Теперь его «израненное» место получило компенсацию. Юбка Петровны надулась порывом ветра, словно парашют, демонстрируя привлекательное женское бельё на аппетитных молодых формах. Врач попыталась рукой опустить купол, но страх сорваться заставил её отказаться от этой идеи и продолжить карабкаться вверх.

«Не так быстро, дорогуша… Пожалуй, нам стоит с тобой познакомиться ещё ближе. Ладно, решено, переключаюсь на тебя, коллега».

По довольному лицу Грачёва, который последним поднялся на крышу гаража, женщина прочитала мужскую похоть, и ей стало нестерпимо больно от испытанного унижения. Краснеть больше лицо, и так обильно залившееся румянцем на лестнице, уже не могло. Чтобы дать выход чрезмерным эмоциям и стыду, Петровна погрузилась с головой в работу. Егор, словно проснувшись и почувствовав вкус к жизни, услышал слова участкового, который хорошо знал повесившегося мужчину. Голуби, словно зеваки, притихли, наблюдая, как пришедшие люди фотографируют хозяина, а затем обрезают верёвку и кладут на пол голубятни.

– Может, их всех выпустить? – подал голос Степаныч. – А то чего доброго обгадят. Их у него двенадцать породистых… срачей было. А тут ещё, смотрю, залетный какой-то сизарь появился.

– Такие хорошие, – пожалела их Петровна. – На улице похолодало. Мне они не мешают. А вам, господин капитан?

«Сказала – словно вызов бросила. И смотрит как. Глаза блестят. Всё ещё возбуждена. Мне не птицы, мне твои ягодицы в чёрном кружевном белье мешают сосредоточиться на работе. Не было бы сейчас этой старой носатой обезьяны, я бы не задумываясь совершил бы “преступление”. Поставил бы тебя рачком и прям на глазах этих двенадцати белоснежных “присяжных заседателей”… Вон и “судья в серой мантии” промеж них затесался – полный судебный комплект».

— Я всяких голубей люблю. Мне даже этот помойный сизарёк не мешает, – указал Егор на больного голубя, внимательно наблюдавшего за полицейскими.

«Нет, ты не голубей любишь, господин капитан. Ты голубиц любишь. Это я в твоих глазах бесстыжих прочла. Понятное дело… Два года без жены. Одичал. А я бы смогла тебя приголубить. Приручила бы тебя да и дочку твою бы воспитала вместо её мамы пропавшей… Пока ты окончательно с ума не сошёл».

Осмотр мёртвого тела в голубятне продолжался. Петровна замерила температуру тела… Егора всегда передергивало от этой процедуры, а уж тем более – проводимой молодой женщиной. Что-то в этом было отталкивающее. Вот и сейчас он моментально почувствовал отвращение. «Никакой романтики и лирики. Всё жёстко, по-рабочему цинично. Здесь она уже не женщина, а судмедэксперт Петровна. В резиновых медицинских перчатках, сжимающая анальный термометр в руке.