Сбегая вниз по ступеням, он пытался сообразить, зачем, вообще-то, спускается. Что именно надеется увидеть.

На первом этаже возле дверей Ефрема Степановича было пусто и тихо. Артур вышел на улицу – нет, свет в окнах у старика горел, и двигались за шторами угловатые тени. Да и милицейский «бобик» стоял на прежнем месте, возле елки.

Тихомиров пошел к своей машине по большой дуге, огибая елку против часовой стрелки, чтобы…

Чтобы осмотреться.

Перья заметил почти сразу – точнее, это он сперва решил, что перья, вот остались от той самой вороны, но потом понял: да ну откуда, три дня ведь прошло!.. К тому же такая яркая окраска – это разве что у тропических птиц, а в наших-то широтах…

В общем, никакие это были не перья, конечно.

Артур оглянулся на окна и присел.

Перчатка распласталась на снегу – ядовито-алая, скомканная. Он зачем-то сдернул свою и пальцами прикоснулся к ткани. На нитки намерз лед; впрочем, если перчатка здесь лежит три дня, странно, что вообще не занесло снегом.

Надо было позвать следователя. Визитку он Тихомирову вручил: «Если вдруг вспомните что-нибудь…» Елена бы точно позвала.

Он глянул под ветки. Нет, подарок не пропал – стоял все там же. Чуть изменился – видимо, влага и мороз сделали свое дело, – вот только Тихомиров не мог наверняка сказать, что именно с коробкой не так.

А потом он почувствовал чей-то взгляд – не справа, со стороны соседских окон, а слева, оттуда, где был вход во двор. Обернулся как бы небрежно, как бы с ленцой, вставая.

В подворотне стояли двое мужиков. В тени, лиц толком не разглядеть.

Они заметили, что Артур смотрит на них, переглянулись и двинулись к нему. Тихомиров не сразу узнал высокого: щетину тот не сбрил, но подровнял, а на нос нацепил зачем-то темные очки. Хотя… ясно ведь, зачем.

Шагали эти двое не торопясь, и у Артура было время, чтобы уйти. Или позвать кого-нибудь на помощь. Или…

Или, подумал он, наклониться и спрятать от них перчатку.

– Добрый вечер, – сказал щетинистый, чуть растягивая слова. – Поговорить надо.

– О чем? – Тихомиров понял, что не боится их, вот совершенно. И вообще никаких чувств не испытывает.

– Знаешь, о чем, – все так же спокойно сообщил щетинистый. – В ЖЭКе, – добавил со значением, – недовольны. Надо что-то решать.

– А ты, – в тон ему отозвался Тихомиров, – у главного-то завизировал? Для начала.

– У кого? – не понял щетинистый.

Его напарник, низенький, ушастый, с широким плоским носом и скошенным подбородком, хмыкнул:

– Разводит он тебя, Саныч. Ты посмотри на него, суку, он же…

Тут он осекся, поглядел куда-то вбок, за Тихомирова, хлопнул щетинистого Саныча по руке и молча зашагал обратно к подворотне. Так, будто разговора и вовсе не было. Саныч сплюнул под ноги Тихомирову, угрожающе дернул головой и поспешил вслед за ушастым.

Позади громко переговаривались голоса, скрипел под ногами снег.

Артур, не оборачиваясь, зашагал к своей машине. Пока он копался в бардачке, следственная бригада уже загрузилась в «бобик» и медленно двинулась к выезду со двора. Тихомиров, проходя, кивнул им – те, кажется, даже внимания не обратили, о чем-то спорили, сельского вида дядька взмахивал рукой, горячился…

Артур поднялся уже до третьего, когда сообразил, что перчатка так и осталась там, в сугробе. Но возвращаться не стал. Может, подумал, эти двое вообще не за ней приходили, может, и к пропаже старика они отношения не имеют. Нелепо же: из-за какой-то елки… да нет, никто бы не стал, верно? Так ведь не бывает, только в кино.

Ужинали молча. Настена не поднимала взгляда от тарелки, Елена слушала новости, Тихомиров то и дело посматривал на мобильный.

Хотя, говорил он себе, откуда у этих двоих мой номер?

«…Китайские ученые, – бубнила ведущая, – добились значительных успехов в создании псевдоживых тканей. На очереди – работа по конструированию механизма, который бы состоял из них более чем наполовину. Проблема, однако, заключается в том, как обеспечить подобному механизму автономность. Иными словами…»

– Па, – позвала Настена.

– М-м?

– А можно я завтра в школу… не пойду. Я вроде как простыла. Совсем чуть-чуть, ничего страшного, просто…

Елена выключила телевизор.

– Ну-ка, – попросила, – дай лоб.

Коснулась губами, нахмурилась.

– Совсем чуть-чуть, – повторила Настена.

– Пусть отлежится, – сказал Артур. – День туда, день сюда. А сейчас, говорят, какой-то скверный штамм ходит.

– Призраком, – кивнула Елена. – По Европе. Пойдем, Настя, пообщаемся без работников эстрады.

– Эй, нет ли здесь попытки ущемить меня в моих родительских правах и обязанностях?!

– Ешь, – она встала и похлопала его по плечу. – Остынет же все.

Тихомиров бездумно затолкал в себя остатки ужина, встал с чашкой чая у окна. Опять пошел снег, а это значило, что завтра надо подрываться хотя бы на полчаса раньше: дороги будут ни к черту.

И значит, уже ложиться бы.

Он лениво поразмыслил о том, что все-таки следует пойти вниз и поднять ту перчатку. Хотя бы для того, чтобы убедиться, все ли «пальцы» у нее на месте. Не показалось ли.

Ну а даже, сказал он себе, если одного не хватает? Какие неожиданные выводы ты из этого сделаешь? Да просто зажал старик где-нибудь, оторвал случайно.

– Что там, – спросил он, когда укладывались, – серьезное что-то? Температуру меряли?

– Все в порядке, – сказала Елена после паузы. – Пусть завтра посидит дома. Для профилактики.

Уже почти засыпая, он кивнул и накрылся одеялом. Подумал еще, что надо бы отключить звонок… на всякий случай… а то позвонят эти сволочи, «из ЖЭКа», Елена возьмет трубку… потом объяснять… а как тут объяснишь, если и сам не до конца…

Ночью ему приснилась Алена. Но почему-то все время держалась сбоку, и он не мог толком разглядеть лица, он говорил ей о Настене и, кажется, рассказывал про елку, но Алена молчала, и в конце концов Тихомиров понял, что она обиделась, наверное, из-за того, что завтра годовщина, а он едва не забыл, и еще из-за того, что не приедет проведать; ну а как, говорил он ей, это ж на другом конце города, с нынешним графиком не вырвусь, да и потом… Тут он запнулся, потому что – не скажешь ведь «…ты мертвая, тебе все равно», – запнулся и проснулся. Сердце колотилось как бешеное. Он перевернулся на другой бок и лежал так минут пять, ни о чем не думая. Сам не заметил, когда заснул.

Под окнами Ефрема Степановича топтался бледный типчик в спортивной шапке времен перестройки, что ли. Лицо гладко выбрито, над верхней губой усики жиденькие, блеклые. И такой же блеклый взгляд.