Похоже, пришло время заканчивать свои дела здесь и возвращаться домой…

Его жена и ребенок остались во Флоренции, где сам он не был уже лет пять. Приняв решение, Тедальди повернулся кругом и пошел назад тем же путем, каким пришел. Он собирался вернуться в венецианский торговый дом и оплатить место на корабле для себя и для своего груза.

«До отправления осталось немало времени, быть может, мне удастся закупить еще пшеницы. Меха я увезу домой, в Европу, а пшеницу продам в Константинополе. Так я обернусь с большей выгодой, пока еще не стало поздно».

Когда Тедальди представил, какой будет жизнь, когда он в свои почти сорок пять лет навсегда осядет на земле, кривая улыбка показалась на его типично флорентийском лице, с которого, казалось, стесали всю лишнюю плоть.

Михайлович вышел из королевского дворца и глубоко вздохнул. Он глянул вверх, и его взгляд заполнило безоблачное летнее небо. У него была причина для волнения. Ему недавно исполнилось двадцать два года. Несмотря на свою юность, он только что был поставлен во главе кавалерийского отряда в полторы тысячи человек. «Ты поведешь этот полк в Азию», — приказал ему царь.

Сербия была одной из тех стран, которым не повезло иметь своим соседом Османскую империю, которая расширялась на Запад с пугающей скоростью, оставив нетронутым лишь Константинополь, словно он оказался никому не нужным пустырем. Несмотря на отчаянные усилия защитить свою страну, сербы потерпели сокрушительное поражение от рук турок, им едва удалось сохранить независимость, отдав одну из царевен в гарем султана Мурада год тому назад. Но Мара не родила ему наследников.

Действия нового султана сильно беспокоили короля, лишая его сна по ночам. Но хотя молодой султан хладнокровно избавился от всех прочих жен и наложниц покойного отца, он позволил Маре (и только ей) исполнить ее желание вернуться на родину. Это был совершенно неожиданный поступок для фанатичного мусульманина, он породил массу домыслов. В Сербии же люди считали, что молодой султан просто не мог не проникнуться уважением к добродетели и утонченному воспитанию Мары.

Это на некоторое время убедило царя в том, что турецкая угроза отступает, равно как и то, что султан потребовал от него прислать военное подкрепление. Бей (правитель) княжества Караман периодически возглавлял бунты против султана, вспыхивавшие в провинциях Анатолии. Султан хотел, чтобы ему помогли усмирить его, послание сербам было составлено весьма вежливо. Отказать султану король Сербии не мог. Хотя послать подкрепление означало оказать помощь неверным туркам, ситуацию для сербов-христиан облегчало то, что враг, с которым предстояло сражаться, — тоже турки.

Король решил послать тысячу пятьсот всадников, как и требовал султан. Поручив Михайловичу вести полк, он вручил ему письмо, написанное Марой и адресованное султану Мехмеду II. В письме было сказано: «Моля Бога о скорейшем подавлении мятежных турецких племен, мы посылаем Вам эти 1500 всадников. Величайшим счастьем для нас будет узнать, что они помогли Вам».

Михайловичу был доверен отбор солдат, которые должны служить под его командой. Он решил, что главным критерием выбора станет умение обращаться с лошадью в суровой местности Анатолии. Все его кандидаты оказались молодыми всадниками — немногим старше двадцати лет.

Воеводу не удивило то, что отъезд назначили на зиму. Чтобы добраться до турецкой столицы Адрианополя, им нужно было отправиться с востока Сербии, пересечь Болгарию. После сбора в Адрианополе следовало снова двигаться на восток, переправиться через пролив Босфор близ Константинополя, а затем продолжить путь в Анатолию. Отряд должен был покинуть Сербию еще зимой, чтобы избежать суровой анатолийской погоды и успеть сразиться летом.

Дни и недели, остававшиеся до отъезда, Михайлович провел, обучая своих людей. Султан Мехмед II просил Сербию прислать полторы тысячи самых отборных воинов. От турецкого владыки зависела безопасность их страны. Чтобы обеспечить ее, придется буквально исполнять любое его требование.

Последние несколько дней кардинал Исидор изо всех сил пытался скрыть переполнявшие его чувства и сохранить достоинство, подобающее его положению. Дай он волю своим естественным побуждениям, кардинал, возможно, позабыл бы о своем сане и пятидесятилетием возрасте он побежал бы по улицам Рима, крича от радости. Горячая надежда и убеждение, которые он лелеял двадцать лет, даже встречая холодные взгляды друзей, наконец-то приближались к осуществлению. Более того, исполнение этой мечты стало его личным долгом.

Исидор не сомневался, что существовал один-единственный способ спасти его родину — Византийскую империю. Кардинал твердо верил: объединение Греческой православной и Римско-католической церквей и помощь государств Западной Европы, которая последует за этим объединением, помогут действенно отразить турецкую угрозу.

Путь к объединению церквей был полон трудностей, а жизненная история самого кардинала, хотя это и странно для того, кто посвятил себя служению Богу, оказалась, пожалуй, не менее беспокойной.

Он был настоятелем монастыря Святого Димитрия близ Мраморного моря в Константинополе, когда в 1434 году император Иоанн приказал ему присутствовать на открытом совете в Базеле. Исидор, которому только что исполнилось тридцать, оказался самым молодым представителем Греческой православной церкви. Он с жаром набросился на работу. Эта была его первая возможность встретиться с высокопоставленным духовенством из других стран.

Опыт не прошел для него бесследно. Со своей стороны Исидор произвел на собравшихся неизгладимое впечатление как весьма одаренный богослов. Репутация, которую он приобрел на этом собрании, стала причиной избрания его митрополитом Киевским, как только он вернулся в Константинополь. Это было самое высокое церковное звание на Руси. Благодаря назначению Исидор стал непременным членом православных делегаций на последующие церковные соборы в Ферраре и Флоренции.

Однако эти посещения Италии произвели кардинальную перемену в его образе мыслей. В Венеции, в Ферраре, в «городе цветов» Флоренции Исидор смог познакомиться с новым интеллектуальным движением, которое позднее будет названо Возрождением, раскрывшим ему глаза. Ничего подобного не было в византийской цивилизации, где религия регулировала все без исключения аспекты жизни, а поэтому подавляла свободные проявления человеческой энергии и жизненной силы. Итальянцы относились с уважением к византийской цивилизации, наперебой подражали некоторым ее чертам — но лишь тем, которые они находили приемлемыми. Все остальное они отвергали. Те богословы, которые покинули Грецию ради Италии, поступили так потому, что в Италии они были окружены людьми, испытывавшими неподдельный интерес к их работе. Их жизнь оказалась более насыщенной, чем в Константинополе.

Исидор, до тех пор настроенный скептически, начал верить в то, что синтез Византии и Западной Европы возможен. Он даже пришел к заключению, что нет другого выхода, кроме как объединить западную и восточную церкви. Это должно произойти под эгидой Римско-католической церкви. Когда-то византийцы смотрели на западных европейцев сверху вниз, как на варваров, Но теперь именно европейцы, а не греки кипели новообретенной энергией.