– Сейчас она принесет обед. Ты был далеко от места взрыва?

Я с удивлением констатирую, что уже несколько часов не думаю о случившемся, словно запер воспоминания о теракте в дальнем углу памяти, куда преградил себе доступ.

– Я стоял на краю площади.

– Значит, довольно далеко. Уф… ну что ж, тем лучше для тебя… Но ты его видел?

– Кого – его?

– Взрыв, конечно!

– Я его видел, я его слышал, и я упал… а потом потерял сознание.

Говоря это, я спрашиваю себя: что стало с жареной картошкой, хрустящей жареной картошкой, которую я только-только начал заглатывать?

Восхищенный Филибер Пегар размахивает передо мной своим букетом, давая понять, что цветы предназначены мне, потом исчезает в ванной, гремит там какими-то предметами, бурчит, чертыхается, включает воду и наконец выходит с уткой, приспособленной под цветочную вазу.

– Не благодари меня, лучше давай рассказывай.

И грузно бухается в кресло: он уже не жалеет, что пришел, да еще потратился на букет.

– Я встретил этого террориста на бульваре Одан. Он так нервничал, что толкнул меня, переходя улицу. И я успел его рассмотреть, когда он был на другой стороне.

– Как он себя вел?

– Я же говорю: нервно. И очень странно.

– В чем странно?

– Непрерывно, чуть ли не каждую секунду, посматривал на часы. Хотя одного раза было бы вполне достаточно.

Пегар вытаскивает блокнот из кармана плаща и записывает все, что я ему докладываю.

– Ну а потом?

– По его лицу и ногам было понятно, что он очень худой, однако на нем был огромная, просто несоразмерная парка.

– Ну, это понятно, под ней он скрывал пояс со взрывчаткой. Какого он был возраста?

– Лет двадцати.

– Бородатый?

– Да.

– Брюнет?

– Да.

– Вроде как из Магриба?[5]

– Да.

Пегар сидит с довольной миной кошки, только что слопавшей мышь.

– Он был один?

Я молча смотрю на него. Вот он – ключевой момент. Может, рассказать ему все как было? Попробовать, что ли?

У Пегара хищно блестят глаза. Подавшись вперед, он еще раз ласково спрашивает:

– Ну так как же? Он был один?

– Нет.

Филибер Пегар сияет: вот она, сенсация! Он получил сведения, которыми не располагают даже полицейские! И, зыркнув на дверь палаты – уж не подслушивают ли нас? – вкрадчиво спрашивает:

– Так кто же его сопровождал?

Я снова молчу… Поверит ли он мне? И осторожно говорю:

– Человек в джеллабе, гораздо старше его.

– Какого роста – большого, маленького?

Подумав, я медленно отвечаю:

– Скорее маленького.

– Толстый, худой?

– Ни то ни другое.

– Прекрасно! Продолжай! Что они делали?

Я съеживаюсь на своей койке. Дурацкий какой-то разговор получается: я вроде бы и правду говорю и при этом скрываю то, что видел. Куда это меня заведет?

– Огюстен, так что же они делали вдвоем?

– О чем-то говорили, но я, конечно, ничего не слышал. Похоже, они спорили. Пожилой как будто старался в чем-то убедить молодого. На самом деле мне показалось, что молодой отказывался.

– Ага, значит, старик его агитировал.

– Ну… да, вроде того…

– Теперь все ясно, это был вербовщик, промыватель мозгов, руководитель операции. Сколько же времени они препирались?

– Две-три минуты. Потом старик его вроде убедил, и парень направился к площади Карла Второго.

– Один?

– Нет, старик его… сопровождал.

– Ах, вон как? Интересно!

Мне очень хотелось признаться Пегару, что в этой истории было много чего гораздо более интересного, например крошечная фигурка старика и тот факт, что он летал. Но если ему сказать такое, он больше не поверит ни единому моему слову.

– Значит, они оба направились к площади?

– Да. И подошли к церкви Святого Христофора. Там как раз кончилась служба, и люди выходили на улицу. А гроб ставили в машину.

– И что потом?

Я стискиваю руки, упорно глядя вниз, на простыню. Нет сил говорить о дальнейшем. Но Пегар меня подбадривает:

– Ну, говори, Огюстен! Ты же знаешь – твое свидетельство бесценно. Я понимаю, тебе тяжело и больно вспоминать весь этот ужас, но ты просто обязан помочь нам – журналистам, полицейским, политикам, гражданам нашего города, всей стране, всему миру. Может быть, только ты один и знаешь доподлинно, как оно все было на самом деле.

– Ну… значит…

Нет, я не стану описывать ему эпизод с жареной картошкой. Стоит признаться, что я голодаю, и он сможет докопаться до всего остального.

– Огюстен, дорогой мой, давай, соберись-ка с мыслями!

Ох, какой он прекрасный актер, наш Пегар! В эту минуту я почти готов поверить в его сочувствие.

– Справа от меня произошел один инцидент, который отвлек мое внимание… Кто-то поскользнулся на собачьих какашках и выругался…

– Нет!

– Да.

– Нет!

Как это Пегар учуял, что я вру?! Неужели он настолько проницателен? Или я просто такой неумелый враль?

Он встает и начинает расхаживать вокруг моей койки, прерывисто дыша и теребя свою сигару.

– Только не говори мне, что ты упустил главное из-за какого-то собачьего дерьма и проморгал сам теракт!

– Да нет, я его видел.

– Ага!

Он тотчас садится, хватает свой блокнот, кладет его на колено и, нагнувшись ко мне, вкрадчиво просит:

– Расскажи мне все, Огюстен, миленький!

– Через несколько секунд молодой подошел к толпе, окружавшей катафалк, распахнул куртку, выкрикнул какую-то неразборчивую фразу и…

– Аллах акбар?

– Что?

– Он выкрикнул: «Аллах акбар!» Это я уже знаю. Переводится как «Бог велик!».

– Ну, может быть… Потом он вытянул руки, сделал какое-то резкое движение, и прозвучал взрыв.

– А старик?

– Какой старик?

– Ну, тот, что его сопровождал.

– Я его больше не видел.

– А не стоял ли он возле гроба?