— Так она благословение своё жене отца твоего отдала, — улыбнулась Ведана, внимательно его выслушав и даже вздохом тихим не прервав. — Только и взять должна была сначала силу мужскую от него, преумножить. Вот потому ты такой и получился…

Она вдруг потупилась, не закончив.

— Какой? — переспросил он, словно мальчишка, которому всё любопытно.

И у самого улыбка на губы наползла — не удержать. До того забавно она выглядела, словно засмущалась. Да может ли быть такое? Но чуть туманный взор, который волхва вновь на него подняла, сказал, что и правда внутри неё сейчас лёгкое смятение бьётся. И жалеет она уже о случайно брошенный словах.

— Большой, — сощурилась насмешливо. — И силы недюжинной наверняка. Потому и хозяин. Может, не замечал ты, как всё вокруг тебя принимает, и тропки нужные в лесу находятся, когда за зверем ходишь. И следы чаще других встречаешь. Первых погибших ведь ты нашёл?

— Я, — в груди снова всё будто чернотой подёрнулось от тех воспоминаний.

Но больше ничего волхва сказать не успела. Громыхнуло что-то в сенях, дверь скрипнула — надо бы смазать — и, отряхивая с плеч снег, внутрь вошёл Ждан. Захватил с собой и морозного воздуха вихрь, что пронёсся по полу, тронул слабеющей в тепле избы прохладой руки. Брат окинул сидящих за столом взглядом тяжёлым и подозрительным, будто заговора какого ждал. А Ведана так и ощетинилась вся заметно против неприветливого парня: то ли виделись уже сегодня, то ли она острее чувствовала, что в душе каждого творится.

— Вот ты где, — гневно выдохнул Ждан, выступая из тающего облака пара, что окутало его со спины.

Закрыл дверь и едва не прыжком одним переступил через невысокий всход.

— А ты меня ищешь? — Медведь отодвинул от себя пустую миску, отчего-то злясь, что появление брата словно молотом раскололо хрупкую корку тепла, что появилась вокруг этой избы. Вокруг него и новой, пусть и временной хозяйки. Даже печь, кажется, согласилась с ним: недовольно затрещали дрова в ней, потянуло дымком, будто тот перестал вдруг уходить через щель в волоке и заструился по хоромине, пытаясь прогнать незваного гостя.

— Ищу, — братец только едва взглянул на Ведану, с которой ему надо бы поздороваться, как подобает.

Но раз он того не сделал, значит, и правда виделись.

— Так что, когда к святилищу Велеса пойдём, староста? — вдруг заледеневшим голосом напомнила волхва.

— Нынче уже поздно к нашему Вирею идти, — Медведь с облегчением отвернулся от брата, чьё лицо казалось ему сейчас до зуда неприятным. — Завтра с утра с ним потолкую. Как требы будут готовы, может, ближе к полудню отправимся.

Ведана только кивнула серьёзно. Сняла с вырезанного из сучка гвоздя кожух Медведя, который он бездумно снял, как вошёл, и туда повесил. Подала, отчего-то пытливо заглядывая ему в глаза, словно ещё что-то сказать хотела, да не при Ждане ведь. А может, предупредить о чём пыталась? Да и сам он понимал, что вряд ли разговор с братом будет из тех, что с теплом вспоминают в старости, глядя на возню внуков во дворе.

— Не затягивай, староста, — понизив голос, всё ж сказала напоследок волхва, не обращая внимания на гневное сопение Ждана, который всем своим видом подгонял его. — Чем скорее мы всё разведаем, тем больше жизней убережём.

Он натянул на плечи кожух и крепко подпоясавшись, кивнул ей, не зная, что сказать. Одно знал точно: ему уже сейчас хочется, чтобы несущая отдых ночь, долгая, зимняя, скорее закончилась — а там, глядишь, будет новая встреча с и волхвой, которая так странно ворвалась в жизнь Беглицы и Медведя. Которая и впрямь, кажется, хотела помочь. Прежде чем Медведь повернулся уходить, Ведана успела коротко пожать его руку, словно приободрила. И кто-то из самого нутра, оттуда, где прячется сердцевина человеческой души, что всегда связана с Ирием и отправляется туда после смерти, подсказал, что этой женщине суждено многое изменить. Положить начало чему-то новому. И в то же время осветить то, что люди успели забыть за многие зимы: то ли от страха в последних испытаниях и невзгодах, то ли гораздо раньше, когда ещё считали, что жизнь их спокойна и правильна.

И шелест этот низкий, почти неразборчивый всё поглощал, кутал, как в жёсткую шкуру. Прокатывался по коже тонкими шерстинками, пробираясь даже сквозь одежду. А может, и не было одежды на нём? Пахнуло вдруг в самую глубину ноздрей острым запахом весеннего леса. Когда мчатся буйные соки по стволам проснувшихся деревьев, наливаются силой почки и корни снова берут мудрость всю и мощь из Матери Сырой Земли, чтобы кольцами нанизать на свои остовы, выпустить листвой, согретой теплом терпеливого Дажьбожьего ока. Окутал прохладный ветер с головы до ног, зарылся в волосы, прокатился ледяной каплей по спине от лопаток до пояса. И закололо всё тело приятным чувством единения со всем, что окружало Медведя.

Его оглушило на миг, как вынырнул он снова из той лесной гущины, что затянула, чтобы обласкать голосами то ли пращуров, то ли духов. Что за видение? Никогда он такого не чувствовал — будто и сам оказался в давно минувших временах, когда великий предок его рода, Лесной Хозяин, был так близко к своим внукам, что мог запросто говорить с ними. Ведана нахмурилась легонько, и пальцы её на миг сковали подбородок Медведя, удерживая, чтобы не смел отвернуться.

— Теперь точно вижу, что ты меня должен вести. Не отвертишься, — она улыбнулась, а голос её скатился в низкий полушёпот, как в заговор какой.

— Доброй ночи, — отговорился Медведь поскорей и, выскользнув из её тонких, но крепких пальчиков, вышел из избы вслед за братом.

Они, едва не толкая друг друга плечами, вывалились из сеней и пошли по еле протоптанной дорожке в сторону избы Медведя, которую Ждан ещё по осени покинул, как в жёны взял дочку старейшины Будеяра — Ладейку — девицу бойкую и живую, словно только пробивший себе дорогу среди камней студенец. Как они уживались с братцем в одном доме и ещё не отшибли друг другу чего — ведь тот тоже нрава непростого — то одной Ладе, хранительнице семьи, ведомо. Может, она их вразумляла и учила ссоры унимать. Может, и сами они всё ж любили друг друга, а потому неизменно приходили к согласию. Но изба их стояла пока целой, а в ней Медведя всегда с радостью и почтением встречала приветливая молодая хозяйка — и тем он успокаивался.

— Чего сказать-то хотел? — наконец заговорил Медведь, как отошли они чуть далече от дома, где поселилась волхва. — Чего примчался, как вепрь, чуть дверь не вышиб?

Он покосился на брата. А тот только плечами передёрнул и подтянул ворот кожуха выше, хоронясь от юркого ветра.

— А то, чтобы ты поменьше у волхвы этой порты просиживал, — пробурчал он наконец. Кашлянул в густо отрощенную бороду: сейчас их с Медведем да в зимней одёже порой издалека и путали. — Вижу, она тебя и прикармливает уж. А Крижана у тебя сидит едва не плачет. Что ты, как вернулся, так сразу и умчался к ней.

— Уже пожаловалась, — хмыкнул Медведь.

А на душе всё равно гадостно стало. И впрямь ведь нехорошо получилось. Да он не собирался так надолго у Веданы засиживаться: как-то само так вышло. А девчонка-то и правда ждала сидела, хоть и напридумывал себе невесть чего. А он и сказать ей толком ничего не успел, чтобы надежд пустых не питала. Помогла она — не поспоришь, хоть и вызвалась понятно почему, а то ведь и Ладейка присмотрела бы за младшим братом — ей только в радость. И прокатившееся было в груди прохладным ручейком чувство вины снова пропало: нечего ему стыдиться, он Крижану в невесты себе не выбирал. Конечно, теперь уж Видослав постарается своего не упустить. И дочка его услужливая всё чаще станет рядом крутиться: только и успевай отмахиваться. А то и примется вот так на жалость давить то Ждану, то отцу, который изрядно может жизнь отравить, если пожелает. Нехорошо. Надо бы поговорить с ним ещё раз, чтобы не осталось между ними недопонимания.