Это величественное безмолвие нарушали только звуки бредущей лошади — цоканье копыт, фырканье, скрип кожаного седла да легкое похлопывание уздечки. Впрочем, были здесь и птицы. Акитада видел, как они, порхая, пересекают ему дорогу, словно крупные бесшумные мотыльки. А один раз на тропу выскочил заяц и тут же нырнул обратно в нору. Так лошадь и человек — неразлучные странники — продвигались вперед сквозь клубящийся лесной туман.

Но постепенно и очень незаметно туман рассеялся, дорога расчистилась, звуки стали отчетливее, и теперь Акитада уже мог разглядеть подернутые белесой пеленой горные склоны, устланные лоскутным одеялом всех цветов осени.

Когда Акитада выехал на большую дорогу, где на обочине приютилась заброшенная хижина, весь мир вокруг хранил покой и безмятежность гор.

Но он двигался в сторону жилья и вскоре уловил запах костров, а потом начали встречаться деревеньки, где добродушные крестьяне с улыбкой кланялись ему.

Теперь Акитада мог наверстать упущенное и, прибавив ходу, лишь с новой силой ощутил всю неотложность своей цели. Каждое мгновение приближало его к реальному миру бытия… или смерти — уж это покажет время. Все эти дни неотвязный призрак матушкиной смерти подгонял его, заставляя подолгу не сходить с пути, беспрестанно менять загнанных и вымотанных лошадей и, забыв о еде и отдыхе, спешить вперед, навстречу пугающей неизвестности. Даже эта вынужденная остановка в монастыре наполняла его душу чувством вины. И ночной кошмар, это страшное адское судилище, все никак не шло у него из головы, хотя здравый смысл подсказывал, что столь болезненная игра воображения, конечно, явилась следствием чрезмерной усталости и впечатлений от той необычной настенной росписи.

И вот наконец вдалеке показалась столица. Теперь, когда туман рассеялся, стало очевидно, что день обещает быть ясным и безоблачным. В ярком утреннем свете взору Акитады предстал раскинувшийся на широкой равнине старый Киото — резиденция правительства и императора. После четырех долгих лет разлуки с домом Акитада все-таки вернулся сюда. Пришпорив коня, Акитада любовался родным городом, и слезы медленно текли по щекам. Какой же он все-таки красивый, его город, сердце страны, место, куда рвалась его душа, изнывая на холодных зимних просторах северного края. Старый Киото был поистине золотым, украшавшим длань самого Будды, долгожданной целью тяжкого и угрюмого пути к дому.

И все же он въезжал в столицу почти с опаской — через Расёмон, громадные двухэтажные ворота с красными лакированными колоннами и синей черепичной крышей, увенчанной золочеными шпилями. Как крупному государственному чиновнику, облеченному властью, Акитаде полагалось возвращаться в столицу в сопровождении многочисленной свиты из слуг и носильщиков. Такое пышное шествие всегда собирало на улицах толпы и становилось настоящим событием — даже здесь, в стольном городе, где подобное явление отнюдь не было редкостью. Даже не будучи большим любителем всяческих церемоний, Акитада тем не менее с удовольствием представлял себе картину такого возвращения. Но матушкина болезнь начисто прогнала весь трепет радостного предвкушения, и вот теперь он тихо и незаметно проскользнул через ворота Расёмон, словно простой крестьянин или охотник.

Погоняя лошадь, он ехал по улице Судзаку, пролегавшей через весь город с севера на юг и сейчас устланной позолотой опавшей листвы ее знаменитых ив. В конце улицы он приостановил коня у ворот императорского дворца. Вообще-то ему следовало бы заехать сюда в первую очередь и доложить о возвращении. Но сегодня был особый случай — сегодня он должен сначала повидаться с матушкой.

Его родная улица, как и все остальные, была усыпана палой листвой. Унылыми пейзажами и звуками встречал его отчий дом. Ворота были закрыты, и еще издали он услышал монотонные и торжественные распевы молитв.

Акитада постучал в ворота, и ему открыл согбенный старик. Акитада узнал Сабуро, престарелого слугу своей супруги, которого они, поженившись, забрали к себе в дом. Оторопев от удивления, старик смотрел на господина. Въехав во двор, Акитада проворно спрыгнул с коня. Несколько монахов в шафраново-красных одеяниях сидели на веранде главного дома, самозабвенно распевая молитвы.

— Хозяин! — воскликнул Сабуро, закрыв ворота, и торопливо заковылял к нему. — Вы вернулись! Добро пожаловать домой!

Акитада потянулся, разминая затекшие ноги.

— Да, Сабуро, спасибо. Но скажи скорее: как матушка?

Улыбка исчезла с лица старика, и он покачал головой.

— Плоховато, господин. Боюсь, совсем плоховато. — Он оглянулся на закрытые ворота и спросил: — А где же молодая госпожа? Разве она не с вами?

— Нет. Все отстали от меня недели на две пути. — Но, заметив расстроенное выражение на старческом лице, Акитада с улыбкой прибавил: — У нее все хорошо, как и у нашего сынка. Она скучала по тебе.

Довольный Сабуро рассмеялся беззубым шамкающим ртом.

— Неужели скучала по мне? Хе-хе!.. И малютку привезет, нашего юного господина! Хе-хе!.. Что за радость нас ждет! — Он хлопнул в ладоши, уронив слезу радости, и опять запричитал: — И впрямь великий праздник будет у нас, а то уж больно тихо да уныло было здесь все эти годы.

Акитада похлопал его по плечу и направился к дому. Пока Сабуро помогал ему стянуть сапоги, он поинтересовался:

— Ну а как мои сестры? Они здесь?

— Только госпожа Ёсико. А госпожа Тосикагэ теперь живет в доме мужа.

Старшая из сестер Акитады за время его отсутствия вышла замуж — сделка, удачно устроенная матушкой. Тосикагэ было уже за пятьдесят, и Акитада дивился, как это своевольная Акико согласилась пойти на такое. Он-то надеялся, что для нее найдется жених помоложе, хотя на тот момент ей стукнуло уже двадцать пять, а в этом не самом свежем возрасте невестам не приходится быть особенно разборчивыми. К тому же материнская воля сыграла свою роль. Впрочем, Тосикагэ был почтенным чиновником, занимавшим должность старшего секретаря в управлении дворцовыми складами. Его первая жена умерла, и Акико, похоже, охотно заняла ее место.

А вот Ёсико, которая была на два года младше своей сестры и на десять лет младше Акитады, пришлось остаться на попечении их ядовитой и колкой на язычок матушки.

Акитада шел по сумрачным коридорам и комнатам. Все ставни в доме были закрыты по причине матушкиного недуга. Ёсико, должно быть, услышала его шаги, так как неожиданно появилась на пороге матушкиной комнаты, бледная, измученная и встревоженная. Узнав Акитаду, она вся засветилась радостью и бросилась ему на шею.

— Ты приехал! — Она смеялась и кричала, обнимая его. — И выглядишь-то как хорошо! Только, наверное, устал с дороги. Ты ел? Ох, Акитада, как мне тебя не хватало!

— Знаю, — сказал он. — Знаю, как несладко тебе пришлось, сестричка. Ты сама-то как себя чувствуешь?

Она смахнула слезы, убрала с лица выбившуюся прядь волос и, улыбаясь, кивнула:

— Да со мной все хорошо. Ты же знаешь, какая я крепкая.

— Ну а как матушка?