«Да, мало меня учили в разведвзводе…» – пронеслось в голове, и он, вместо того, чтобы упасть на пол и застонать, стал подниматься. Малорослый второй парень ударил ему в голову кулаком. Семён Кузьмич ударил парня в промежность и тот ойкнул, но тут же, заматерившись, ответил ударом ноги в бедро. И опять кулаком в скулу. «Нет, я уж не тот! – промелькнуло в мыслях Семена Кузьмича, – покалечат, бандиты!» – Всё, всё ребята! – примирительно забормотал он, а малый парень ещё раз его ударил, в грудь. «Боксёр, видно, в солнечное попал». Дыхание перехватило. – Тише! Молчи! – змеиным шёпотом свистел над ухом малый, а длинный, сдёрнув до половины куртку, держал сзади Семена Кузьмича за рукава.

Подхватив под руки, парни по ступенькам поволокли Кузьмича на площадку между первым и вторым этажом.

– К стенке! Лицом к стене! – командовал всё тот же малорослый налётчик.

В далёкое фронтовое время учил его, семнадцатилетнего пацана, командир взвода разведки: при встрече с двумя незнакомцами встать так, чтобы за спиной никого не было, а сбитому лежать, набирая силу, для броска, для удара, а он? Расслабился, постарел…

– Деньги! Деньги давай!

– В книжке! В записной. Больше нету. Книжку отдайте…

Денег было всего две двадцатки и ещё пара гривен, пустяк. Хотя, конечно, они бы не помешали дотянуть до пенсии – финансы Семена Кузьмича подорвала покупка зимней куртки. Дешёвая, турецкого производства, из кожзаменителя, чёрного цвета, она привлекла этих шакалов блеском. Ну, что они за куртку получат у скупщика? На пару «доз»?

– Не оборачивайся! – шипел мелкий, но краем глаза Кузьмич видел, как осматривает высокий парень снятый с него пиджак. Старый, с порванной подкладкой, он был ценен только красиво сделанной колодочкой орденских планок – подарком цехового художника к годовщине Победы.

Куртка, перекочевавшая в руки малого, уже вместе с ним отправилась за двери подъезда. Пиджак, обшаренный по всем карманам, рослый отбросил в угол.

– Дед, стой, как стоишь, пока за мной дверь не закроется. – И сбежал по ступенькам.

Семён Кузьмич опустил руки от подоконника, поднял и надел свою чёрную вязаную шапочку и пиджак, тяжело ступая, спустился на площадку первого этажа. Идущая к лифту молодая женщина с испугом от него отшатнулась. Семён Кузьмич чувствовал, как напухала, наливалась кровью кожа вокруг глаза, из носа и рта сочилась кровь. В крови были и руки, и лацканы пиджака.

Он вышел из подъезда во двор. Было тихо и безлюдно. В это время старшие и дети сидели по квартирам, у телевизоров или у кухонных столов, а молодёжь ещё не возвращалась с дискотек и других увеселений. Девять вечера, самый удобный час для разбоя, охоты за одиночками. Окна домов напротив были освещены, со стороны проспекта доносился шум проезжающих машин и, кажется, произошедшее на площадке возле лифта было в дурном сне. В голове у Семена Кузьмича шумело, всё тело ещё напряжено, и боль проявилась только в левом бедре, когда он пошёл к подъезду.

– Что с вами, папа? – ужаснулась жена сына, открывшая ему дверь в квартиру.

– Ничего, ничего Лида. Всё в порядке.

– Кто это тебя, батя? – вышел из комнаты сын.

– Тех уже след простыл… Умоюсь. До утра всё пройдёт.

Утром, глянув в зеркало, Семён Кузьмич не обрадовался своему виду. Вздутая гематома на правой скуле и залитая фиолетовым цветом глазная впадина явно не украшали. Удар в солнечное сплетение давал знать о себе при каждом вдохе, ныло левое бедро.

Надев старую куртку и надвинув шапочку до солнечных очков, Семён Кузьмич вышел во двор, чтобы сходить в аптеку.

Воскресное утро середины октября выдалось солнечным, и на проспекте было людно. Молодёжь ещё в лёгких куртках, без головных уборов, да и люди постарше тоже. Семён Кузьмич с горечью подумал, что с синяком, в старой куртке и с прихрамывающей походкой он смотрится тёмным пятном на радостном фоне жизни. Правда, приглядевшись, он заметил, что радостных лиц мало, а если и слышится смех, так от групп парней, походя сосущих бутылки и банки пива. Заметил он и торопливость, спешку идущих, ранее как-то им не замечавшуюся. И вдруг вспомнилось послевоенное время, пустые полки магазинов, очереди за хлебом, серая одежда и военные обноски на людях… И в то же время добрые взгляды, словно ожидающие, что вот-вот всё будет хорошо…

Семён Кузьмич пошёл вверх по проспекту. Он шёл, вглядываясь в лица молодых людей, но не с целью узнать нападавших на него, – вряд ли бы он узнал даже высокого парня, а у малорослого он и лицо-то не видел. – ему захотелось поглядеть на это поколение, от которого был он в последнее время далёк. Вчерашнее ощущение бессильной ярости и ненависти к нападавшим, ушло. Вчера, будь он моложе, извернувшись, бил бы и калечил без жалости тех парней. Сегодня это чувство сменилось на что-то похожее на жалость. В мире блестящих иномарок, сверкающих витрин магазинов, разряженных женщин и холеных мужчин, алкоголь и наркотики скрашивают жизнь этим изгоям, толкают к преступлениям. Что их ждёт? Тюрьма, букет болезней, отбитые почки и ломаные ребра…

Семён Кузьмич вспомнил новую куртку. Ну, сорвали… Чёрт с ней! Слишком блестела эта кожа или тот же кожзаменитель…

Побеседовав в аптеке с молоденькой, но очень серьёзной девушкой-провизором, Семён Кузьмич приобрёл таблетки, снимающие отёк, получил рекомендацию по пользованию. Теперь можно идти домой, отлёживаться.

Мобильный телефон в кармане забился в дрожи, и Седунов, не сбавляя шага, достал его и приложил к уху. Звонила его знакомая, Анна Горская. С утра он с ней встречался в коридоре Университета, где она, как и Седунов, работала преподавателем. Утром обычное приветствие давно знакомых и не совсем равнодушных друг к другу людей в коридорах это: «привет!», если поток студентов не очень густ, а в толчее – поднятие руки с улыбкой в придачу. В это утро было последнее.

– Николай, у меня есть идея посидеть за чашечкой кофе или чая. Заходи часам к шести.

Седунов и Горская давно были на «ты», а за чашкой кофе, иногда и чего-то покрепче, именовались Коля и Аня.

Хотя Николай Петрович Седунов и до знакомства сталкивался с Анной Борисовной в длинных и часто полутёмных коридорах, её лицо, бледное, с усталыми глазами, обрамлённое простой учительской причёской, не бросалось ему в глаза. Да и одежда Анны, чаще всего в серых и тусклых тонах, не подавала ему сигналов как мужчине. А его, рослого мужчину с чёткой выправкой отставного офицера, женщины замечали. Случай свёл их за пределами учебного заведения. Они познакомились в «Диалоге», клубе мецената Игоря, владельца торговой фирмочки.

За столиком на четверых Седунову досталось место с женщиной, какую он вроде бы видел где-то. Оказалось, они трудятся в одной конторе и живут на одной улице, в десяти минутах ходьбы пешком. Седунов положительно оценил не крикливый прикид Анны и немногословность. Он особенно не любил последнее – женскую болтливость.

Приглашения на чашку чая по телефону не удивило Седунова. Эти посиделки уже лет пять как длятся. То по случаю, то просто так, при одном и том же «градусе» отношений – дружбе. Существует, однако, дружба между мужчиной и женщиной, во что Седунов в молодые годы ни за что бы не поверил! После ранней смерти жены Седунов остался один с подросшим сыном и, когда горечь утраты женщины, какая его любила, поутихла, стал обращать внимание на других и даже делал попытки сближения, но быстро разочаровывался. Молодые требовали постоянного внимания, а силы у Седунова были уже не те, близкие же к нему по возрасту глядели, что называется в корень: выясняли, есть ли у него площадь для прописки взрослого сына, какую пенсию получает, на кого будет писать завещание…