даже пост гонфалоньера справедливости (в 1441 г.). Для «делового человека» характерно стремление укрыться за стенами своего дома, когда в городе происходят народные волнения. Чертальдо остерегает читателя: «Не спеши выйти, если народ пришел в беспокойство. Оставайся дома и делай вид, что ты ничего не знаешь. Таким образом ты избежишь ссор и неприятностей и останешься в безопасности»{34}.

В условиях острого экономического соперничества быстро нажитые состояния подчас еще быстрее исчезали. Поскольку правительства часто сменяли друг друга и их судьбы разделяли поддерживавшие их партии, многие богачи, связанные с потерпевшей поражение группировкой, приговаривались к изгнанию с конфискацией всего имущества. Такова была судьба Палла Строцци, которого гуманист Леонардо Бруни ранее называл самым счастливым человеком во Флоренции.

Эта невозможность предугадать будущее нашла свое выражение в представлении о фортуне, от которой зависит судьба людей. Фортуна, приносящая данному человеку счастье или несчастье, нередко выступает на передний план в хрониках, написанных купцами, и в их письмах. Джованни Ручеллаи пишет сыновьям: «Поистине очень трудно пускать в оборот деньги и сберечь их, и многое зависит от фортуны. Лишь немногие умеют распоряжаться ими [деньгами] при всех превратностях судьбы, во всех изгнаниях и падениях»{35}.

Однако признание изменчивости фортуны не означало пассивного подчинения ей. Напротив, человек, в представлении итальянцев той эпохи, должен удвоить усилия и преодолеть все встречающиеся на его жизненном пути препятствия. Четко эту идею выразил Марко Паренти, который писал в 1459 г.: «Отважные люди, не позволяют фортуне одолеть себя, но, побеждая ее, еще более увеличивают свое совершенство»{36}. Так, если в христианской этике гордость (superbia) считалась одним из семи смертных грехов, отныне она рассматривается как дерзание, вера в способность подчинить себе судьбу. «Будь мудр и действуй хорошо, и ты обретешь все», — заявляет Морелли{37}. Итальянский пополан исполнен презрения к сословно-иерархическому строю средневековья; уважение ему внушают те, кто добился высокого социального престижа и накопил богатство благодаря личным качествам, деятельности, в которой он видит смысл жизни. «Человек рожден не для того, чтобы провести свою жизнь во сне, а для действия. Предприимчивость, рассудительность, память, разум и другие способности, которыми мы обладаем, даны нам не затем, чтобы мы ими пренебрегали, — поучает Ручеллаи сыновей. — Все мудрые люди согласны с тем, что человеческая природа предназначена для деятельности, так что человек поистине мера всех вещей»{38}.

Так рождается индивидуалистическое сознание, давшее мощный импульс формированию идеологии Возрождения.

Религиозность сохраняет власть над умами. Однако в изменившемся мире богу остается меньше места. «Он говорил, что не следует так много смотреть на небо, ибо человек ступает по земле»{39},— рассказывает автор одной из фацетий (коротких рассказов) XV в. о флорентийском купце. «Все проистекает от бога, — пишет Морелли, — но в соответствии с нашими заслугами… господь желает, чтобы ты сам себе помог и достиг совершенства благодаря собственным усилиям». Отношения с богом подчас приобретают деловой характер наподобие отношений с влиятельными людьми. Удачливость одного из своих предков Морелли объясняет тем, что «он никогда не терял времени, неизменно стремясь обрести любовь Создателя посредством милостыни и добрых дел, а также добиться дружбы людей хороших, состоятельных и могущественных»{40}. У богатейшего Франческо ди Марко Датини страсть к накопительству сочеталась со страхом перед вечными муками в загробной жизни, которых он надеялся избежать с помощью широкой благотворительности. И все же секуляризация мышления заметна и у него: «Я больше уповаю на людей этого мира, чем на бога, и этот мир хорошо платит мне за это», — писал он жене{41}.

Впрочем, и традиционную веру купцы обращали себе на пользу. Ручеллаи рассчитывает на то, что бог поможет ему в его делах: «Я надеюсь на то, что бог дарует мне благосостояние, а также помощь и милость в моей торговле, — помощь и милость, о которых я полагаю, что они могут способствовать умножению моих доходов»{42}.

Поистине купеческой сделкой представляются взаимоотношения с богом Паоло да Чертальдо: «Ты будешь добрым юношей и угодным богу, и ты, несомненно, обретешь у Мадонны великие благодеяния на этом свете и на том»{43}. На первом плане оказывается воздаяние, получаемое уже на земле, «на этом свете». Весьма красноречиво звучат в одном из купеческих писем конца XV в. слова: «Во имя бога и доброй удачи и прибыли»{44}. Они почти совпадают о надписью, сделанной Датини на своих счетных книгах: «Во имя бога и прибыли»{45}.

Все отчетливее купцы и предприниматели осознают мощь человеческого разума. Рационализм, свойственный пополанам вообще и ранней буржуазии в особенности, был связан, в частности, со значительным подъемом материального производства. «Деловым людям» важно проникновение в суть событий, выяснение причинно-следственных связей между явлениями. Их дневники и домашние хроники свидетельствуют о стремлении раскрыть такие связи. «Всегда держи в уме, — пишет Чертальдо, — что когда ты захочешь что-либо сделать, [ты должен] обдумать и рассмотреть, чего ты этим достигнешь»{46}. На накопленном подобными людьми и их предками опыте они основывают свою жизненную мудрость, практические правила поведения при разных обстоятельствах. Морелли убежден в том, что надо владеть умением предвидеть будущие дела и события; и все же полезно прислушиваться к советам старых, мудрых и опытных людей.

* * *

Деятельная жизнь горожанина изменила и его отношение к понятию времени.

В духовном мире средневекового человека понятия времени и вечности были тесно связаны между собой. В соответствии с выработанной средневековым сознанием «моделью мира» вечность представлялась сопричастной богу; она неизмеримо выше земного времени, которое является по сравнению с ней кратким мигом.

А перед вечным — это меньший срок,

Чем если ты сравнишь мгновенье ока

И то, как звездный движется чертог{47}.

Поскольку земная жизнь находит свое оправдание лишь в конечной цели — загробном блаженстве (доступном, разумеется, только праведникам), время теряет самоценность; оно ощущается прежде всего как ожидание смерти, т. е. перехода из времени в вечность. Поэт XII в. Алан Лилльский сравнивает быстротечность жизни с коротким расцветом розы, являющей «нашей жизни и кончины точное подобие», для того чтобы настроить человека, «чадо тленья», на мысли о будущем:

Думой строгой и прилежной

Час кончины неизбежной

Рассмотри внимательно{48}.

В этом представлении выражена одна из присущих человеку той эпохи форм восприятия времени — как линейного. Оно было строго отграничено началом — сотворением мира — и концом — Страшным судом. Таким образом, не только