Очень интересная идея — нации как союзы… То есть, если какая-то нация рассеяна по стране так, что всюду составляет национальное меньшинство, она все равно обретает равные права с другими, «компактными» нациями.

А каким образом «конституируются», обретают правовой статус нации-союзы? На основе свободных заявлений совершеннолетних граждан. Иначе говоря, ты сам выбираешь, кем зваться — немцем, чехом, поляком или евреем, — и после этого обретаешь право выбирать и быть избранным в национальный совет, культурно-национальный парламент, который будет заниматься национальными школами, национальной литературой, наукой, искусством, устройством академий, музеев, театров и проч. И этой возможности его не сможет лишить (демократическим путем!) никакое национальное большинство, поскольку даже самой маленькой нации будет законодательно причитаться определенная доля общегосударственных доходов (например, пропорциональная вносимым национальной корпорацией налогам). Нация, взятая как добровольный союз, может исчезнуть лишь в том случае, когда не станет охотников себя к ней причислять.

Однако у нее и в этом случае останутся возможности почувствовать это заранее и принять какие-то меры, чтобы повысить свою привлекательность. А если и это не поможет — что ж, здесь, как говорится, медицина бессильна. Ничто не вечно под луной. Значит, нация действительно отжила свой век, питающая ее греза иссякла, по крайней мере, оказалась не в силах противостоять индивидуальной корысти либо грезам-соперницам.

Но — покуда народообразующая греза жива, она будет защищена от физического посягательства.

Честное слово, звучит красиво. Причем Бауэр считал, что национальная автономия обязательна не только для Австрии, но и для других многонациональных государств. Более того, он мечтал даже о том, чтобы осуществить свою программу в масштабах всего человечества: весь мир сгруппируется вокруг национальных союзов, члены которых разбросаны по всем странам и континентам.

Трудно даже сразу и оценить, какие перспективы это открывает, как для национального творчества, так и для национальной вражды, резко усиливая организационные возможности и для того, и для другого: ведь национальные культуры создаются и оберегаются для того, чтобы наделить человека не чувством равенства с другими, а чувством избранности. Но не могут же быть избранными все разом? Однако это все перспективы далекие и туманные — зато явно перекрывающие ближайшую перспективу, а именно ту, о которой мечтали оба наших сокола — один сокол Ленин, другой сокол Сталин: перспективу разделения мира на противостоящие друг другу армии. Вернее, им хотелось бы, чтобы их армия, «единая интернациональная», была предельно монолитной, а армия, им противостоящая, предельно раздробленной (поэтому во внешнем лагере национальные движения следовало поощрять, у себя подавляя их железной рукой). «Не ясно ли, что национально-культурная автономия противоречит всему ходу классовой борьбы?» — гневно вопрошает К. Сталин.

И даже всему ходу развития современного человечества! «Национальные перегородки не укрепляются, а разрушаются и падают. Маркс еще в сороковых годах говорил, что „национальная обособленность и противоположность интересов различных народов уже теперь все более и более исчезают“, что „господство пролетариата еще более ускорит их исчезновение“». История обеих мировых войн, распад Советского Союза, распавшегося в точности по национальным швам, кажется, не слишком это подтверждают. Противостояние позитивистского Запада воинствующему исламу тоже скорее снова раскрывает нам историю человечества как историю зарождения, борьбы и распада коллективных фантомов, коллективных грез. Но Сталин желал считать собственную грезу о единственном и едином прогрессивном классе единственно верной истиной.

Идея национальной автономии подготовляет почву не только для обособления наций, но и — страшно сказать! — для раздробления единого рабочего движения. И первой пятой колонной оказалась та самая нация, которая во времена господства пролетариата помечалась пятым пунктом. Та нация, скорое исчезновение которой предрекал не только Карл Маркс, но и Отто Бауэр.

«Невозможность сохранения евреев, как нации, Бауэр объясняет тем, что „евреи не имеют замкнутой колонизированной области“. Объяснение это, в основе правильное, не выражает, однако, всей истины. Дело, прежде всего, в том, что у евреев нет связанного с землей широкого устойчивого слоя, естественно скрепляющего нацию не только как ее остов, но и как „национальный рынок“. Из 5–6 миллионов русских евреев только 3–4 процента связаны так или иначе с сельским хозяйством. Остальные 96 процентов заняты в торговле, промышленности, в городских учреждениях и вообще живут в городах, причем, рассеянные по России, ни в одной губернии не составляют большинства.

Таким образом, вкрапленные в инонациональные области в качестве национальных меньшинств, евреи обслуживают, главным образом, „чужие“ нации и как промышленники и торговцы, и как люди свободных профессий, естественно приспособляясь к „чужим нациям“ в смысле языка и проч. Все это, в связи с растущей перетасовкой национальностей, свойственной развитым формам капитализма, ведет к ассимиляции евреев. Уничтожение „черты оседлости“ может лишь ускорить ассимиляцию.

Ввиду этого вопрос о национальной автономии для русских евреев принимает несколько курьезный характер: предлагают автономию для нации, будущность которой отрицается, существование которой нужно еще доказать!»

И однако же, еврейский Бунд (Союз!) все-таки становится на курьезную позицию сохранения нации, чье существование сомнительно, а скорая гибель несомненна. И почему? Только потому, что, лишенный территориальной базы, он обречен «либо раствориться в общей интернациональной волне, либо отстоять свое самостоятельное существование, как экстерриториальной организации. Бунд выбирает последнее».

Последнее дело… Заключительные слова напоминают уничтожающий отзыв о евреях Фридриха Ницше: судьба поставила их перед выбором — погибнуть или жить в унижении, и евреи выбрали — жить любой ценой. Чтобы сохранить свою жалкую «нацию» (кавычки принадлежат К. Сталину. — А.М.), «сторонникам национальной автономии приходится охранять и консервировать все особенности „нации“, не только полезные, но и вредные, — лишь бы спасти „нацию“, лишь бы „уберечь“ ее».

На этот опасный путь неминуемо должен был вступить Бунд. И он действительно вступил — начал отстаивать отдельное право «жаргона», право еврейского пролетариата праздновать субботу, — «этак он еще потребует права празднования всех старо-еврейских праздников!..».

К. Сталин совершенно прав: национальное возрождение непременно требует как минимум доброжелательного интереса даже к самым архаическим обычаям своего народа. Что бесспорно отвлекает от единого интернационального дела разрушения современной цивилизации.

* * *

Можно еще долго вчитываться в этот основополагающий труд и находить там все новые и новые глубины, однако уже из разобранного ясно: чтобы понять отношение Сталина к идее еврейского национального возрождения, не требуется зарываться в сталинское подсознание или перебирать разные глупости и грубости, которые он отпускал по адресу евреев в минуту веселости или бешенства: такое практически с каждым бывает. Если только внимательно прочесть, что он писал обдуманно и спокойно, находясь в здравом уме и твердой памяти, проживая в мирной благоустроенной стране, имея полную возможность читать и обсуждать написанное, а впоследствии нисколько не препятствуя миллионам людей десятилетиями заучивать наизусть, — из прочитанного будет ясно, что к еврейскому национальному возрождению он относился примерно так же, как к гальванизации трупа — который при этом, агонизируя, еще и успевает расстроить сплоченные интернациональные колонны голодных и рабов.