В один из приходов в порт приписки он купил газету, где большими буквами было написано: «Лорд Норфолк обречён». В статье говорилось о том, что Джек тяжело болен – у него неоперабельная опухоль мозга и дни его сочтены. После долгих раздумий и колебаний Энрике решил навестить брата.

Встреча состоялась в родовом поместье Норфолк-холле – колыбели всех Норфолков. Джек заметно постарел. Возраст или болезнь умерили его пыл. Он уже не был столь категоричен в суждениях и оценках. Он был согласен, что прежде надо дорожить близкими людьми, а уже потом судить или не судить их поступки. И для того, чтобы это понять, ему надо было оказаться на краю могилы!

– Наверное, мы были слишком строги с тобой. Да что там «наверное» – не наверное, а точно. Но так воспитывали нас, так мы и пытались воспитать тебя. Ладно, хватит о прошлом. Ты, я вижу, многого добился, – он кивнул на мундир Энрике.

– Второй помощник капитана океанского пассажирского лайнера «Скандинавия», – с улыбкой отрекомендовался Энрике, а про себя подумал: «Как легко тебе сказать: «хватит о прошлом». Я бы тоже хотел научиться так легко отгонять от себя мысли о прошлом, только куда же я от них убегу? Моё прошлое всегда со мной – унижения, оскорбления, упрёки, которые я легко получал от вас. Изгнание из дома – это тоже моё прошлое. Куда мне от него убежать? Смогу ли я когда-нибудь забыть об этом?»

Вслух он ничего не сказал. Только потому, что знал о диагнозе брата.

– А семья есть? – спросил Джек.

– Нет, пока не обзавёлся, – ответил Энрике. Он очень хотел добавить, что после родительской семьи ему вовсе не хочется заводить свою собственную. Как он будет воспитывать своих детей? Так же, как его – прививать детям надменное хладнокровие? Это исключено. А по-другому он не умел – просто не знал, как.

– А я был женат. Правда, очень неудачно. Она появилась в моей жизни и исчезла. Она не оставила никакого следа после себя – я имею в виду воспоминания – ни хорошего, ни плохого. Словно её и не было в моей жизни. Но у нас с ней дочь… Она родилась… как тебе сказать… незрячей. А Нора её не приняла. Не захотела. Я так и не понял эту женщину. Почему она не приняла своего же ребёнка? Я не смог простить ей этого, и мы расстались. Весьма, кстати, безболезненно. А девочка – чудо! Ей сейчас 8 лет. Ты её увидишь. Такая милая щебетушка! С самого дня её рождения у меня одно желание: защитить её, уберечь от этого жестокого мира, от недобрых людей, от тьмы, в которой она пребывает. Первое время я носил её на руках, боясь доверить нянькам, мне всё казалось, что они её упустят, уронят, вывернут ей ручки при переодевании… Как каждый родитель, я считаю, что моя дочь самая лучшая из всех малышей, рождённых в этом мире, самая красивая, самая умная, но – слепая… И я ничем не мог помочь ей. Каким только медицинским светилам я её не показывал, и все они были бессильны. Врождённая катаракта – помутнение хрусталика… Они утешали меня только тем, что медицина сейчас движется вперёд гигантскими шагами и, возможно, придёт время, когда моей дочурке можно будет вернуть зрение. Дай Бог тебе никогда не узнать, каково горе отца, видящего своего ребёнка слепым. Я не могу ей объяснить, что такое солнце, небо, горы, звёзды, океан, лес… Я не теряю надежды, я верю, что дочь будет видеть, у меня есть средства на любую дорогостоящую операцию. Но мне не хватило времени… Я болен и обречён. Я потребовал от врачей правды – ради дочери – чтобы знать, на что я могу рассчитывать. У меня остаётся 2–3 месяца. И каков будет конец, никто не знает. Меня может ждать паралич, безумие. Девочка остаётся совершенно одна… Я не успел дать ей то, чего она заслуживает – вот, кстати, аргумент в пользу того, что обзаводиться детьми надо как можно раньше. Да, так вот, мне бы не хотелось, чтобы дочь после моей смерти отправили к матери – та давно замужем, есть дети, и никогда, ни разу она не сочла нужным поинтересоваться нашей дочерью. Она её не любит, и я не хочу, чтобы дочь отвергли второй раз. Теперь, когда она всё понимает, это будет для неё страшным ударом. Она знает, что любима, она избалована отцовской любовью – и вдруг оказаться в семействе матери нежеланным подкидышем… Я очень рад, что ты приехал сюда. Если ты не возражаешь, я назначу тебя в завещании опекуном дочери. Но ты должен неустанно заботиться о ней, а самое главное – помнить о том, что ей надо вернуть зрение. В этой папке я собираю все сообщения прессы о достижениях в области офтальмологии, о новых именах в этой области. Не оставляю без внимания каждое такое сообщение – пишу в клиники, о которых идёт речь. Пока тщетно… Но ты должен продолжить собирать эту папку. Я верю – однажды к нам придёт удача. А-а, вот и наша Дюймовочка!

Энрике оглянулся. Няня ввела девочку в кабинет. Это действительно была очень красивая девочка с правильными чертами и совершенными пропорциями лица. Лицо обрамляли светлые локоны. И только голубые глаза, спокойно и неподвижно смотрящие куда-то вдаль… Нет, эти глаза не смотрели – они просто были. У Энрике дрогнуло сердце. Он понял желание брата защищать и оберегать девочку. Ведь она могла легко сделать шаг в пропасть, в водопад, в клетку с тиграми, в бушующее пламя. Она была совершенно беззащитна.

– Это моя Кэт, – Джек подошёл к девочке и обнял её. – Доченька, к нам приехал мой младший брат Энрике, он твой родной дядя.

Дня через два сэр Джек Норфолк зачитал Энрике новое завещание. Всё имущество Норфолков он оставлял Кэт, а Энрике становился опекуном и законным представителем её интересов. В случае прозрения Кэт он теряет эти права. В случае смерти Кэт всё движимое и недвижимое имущество должно быть продано с молотка и вырученные средства распределены среди благотворительных организаций для слепых. Энрике по этому завещинию не получал ни пенса.

– Помимо вышесказанного, я хочу добавить, что твоё опекунство никак не помешает тебе в твоей морской карьере, – сказал Джек. – Кэт после моей смерти будет в специальном учебном заведении для таких детей… – он запнулся. – Там их учат жить в этом мире без зрения. Она бы и сейчас там находилась, но я хочу, чтобы она в мои последние дни была рядом со мной. А ты можешь продолжать плавать. Главное – заботиться о ней, когда она окончательно вернётся домой. Ну и конечно – вести дела семьи. От её имени.

После тяжкого молчания Энрике заговорил:

– Объясни мне, брат, почему ты решил, что в случае смерти Кэт имущество должно быть продано, а деньги розданы чужим людям? Ведь есть ещё я. А я тоже Норфолк. Хотя по закону первородства я никогда не буду лордом Норфолком, но я один из вас. Так почему же достояние Норфолков – чужим, а не мне?

– Ну, во-первых, потому, что при этом условии ты будешь беречь мою девочку. Если не убережёшь, то останешься ни с чем. Надеюсь, ты меня понимаешь. Ну, а во-вторых – думаю, ты помнишь волю отца. Ведь он отрёкся и проклял тебя, лишил наследства, он не хотел, чтобы ты что-то получил от Норфолков.

Энрике больно ударила эта прямота. И он, чтоб больнее ужалить, ответил брату с той же прямотой:

– Отец проклял меня, а слепое потомство появилось у тебя… И рак мозга у тебя, а не у меня.

Он наслаждался произведённым эффектом, а потом, чувствуя, что инициатива перешла в его руки, сказал: