МОРОЗОВА: Слабость Бориса Годунова, как я считаю, была в том, что он не воевал. А русское общество в то время было военизировано, дворянство было воинами, которые получали плату за военную службу. Если царь не воюет, значит, у них нет роста, нет возможности получить новые земли, какие-то оклады… Поэтому, особенно для провинциального дворянства и молодежи, Годунов был просто невыгоден. Причем царь он был старый, а при русском дворе было заведено: если царь старый, то и окружение у него старое, если же молодой, то соответственно… Лжедмитрий был молод, молодежь вокруг него могла расти.

— Но мы говорили о том, что он дал полякам и Ватикану большие авансы…

ЛИСЕЙЦЕВ: В школьных учебниках его называли «польской марионеткой», но таковым он не был! Он ничего не отдал полякам, а иезуиты в панике сообщали римскому папе, что он не только ничего не делает для введения католичества, но и поддерживает православие за рубежом, держит около себя протестантов и даже, что тоже очень малоизвестный у нас факт, разрешил персидским купцам построить для себя в Астрахани мечеть. Совершенно небывалый случай!

— Почему же тогда судьба Лжедмитрия оказалась столь трагичной? Чем он провинился перед народом?

ЛИСЕЙЦЕВ: Народ здесь ни при чем! Заговорщики бросают клич: «Поляки хотят убить царя Дмитрия!» — и народ идет бить поляков. Тем временем заговорщики, воспользовавшись суматохой, устраняют царя и только потом объявляют его «польской марионеткой»… Между тем, когда в ночь на 17 мая толпа заговорщиков врывается в Кремль, он не бежит, не прячется, а высовывается в окно, трясет алебардой: «Я вам не Годунов!» Даже в последних словах Лжедмитрия видна его убежденность в том, что он имеет право на власть.

МОРОЗОВА: Мне кажется, его подкосила женитьба на Марине Мнишек. Если бы он женился на знатной русской девушке, то вокруг него сплотились бы все родственники, получившие возможность возвышаться и богатеть…

— Да, известно, что породнившиеся с государем дворянские роды взлетали самым немыслимым образом. Вспомним Долгоруких — уже XVIII век, но все-таки…

МОРОЗОВА: Однако Лжедмитрий предпочел Марину, которая приехала из Польши с огромным количеством родственников, чуть ли не трехтысячной свитой, и все поняли, что они вокруг царя окажутся. Кому это нравилось?

— Что же непосредственно явилось причиной возмущения?

МОРОЗОВА: Свадьба Лжедмитрия, которая продолжалась несколько дней. Если в первый день еще приглашали русскую знать, и свадьба была по русским традициям, то дальше она шла по польским обычаям. Плясали, музыка играла, пели, женщины присутствовали — все это было у нас не положено. Потом царь вообще перестал приглашать русскую знать. Поляки всю ночь гуляют, пляшут, а русские со стороны смотрят. Поляки хотели еще и «машкарад» устроить, все маски взяли, ну и Лжедмитрию на лицо маску надели, дудку в руки дали. В общем, всего этого русские люди не выдержали! Заговор возник буквально мгновенно.

— Обратимся к историческому описанию: Лжедмитрий был застрелен сыном боярским Григорием Валуевым, который перед своим выстрелом воскликнул: “Вот я благословляю польского свистуна”.

Дорубленный другими заговорщиками, Лжедмитрий был отдан на поругание толпе. Прах его впоследствии был сожжен. Затем собрали пепел, зарядили им пушку и выстрелили. Таков был жалкий конец итого умного и даровитого авантюриста». А между тем Смута ведь продолжалась…

МОРОЗОВА: Она была связана с верховной властью, и, как я считаю, Смута крутилась вокруг претендентов на престол. Вокруг каждого из них формировалась определенная социально-политическая группировка, и эти группировки сражались между собой, пока не вмешались еще и иностранцы. Только когда началась интервенция, тогда русские люди наконец-то опомнились, поняли, что им нужно объединиться и прекратить междоусобную борьбу, выбрать единого кандидата, вокруг него сплотиться и выгнать всех интервентов.

НИКИТИН: России общественно противопоказаны ситуации, когда государство слабо, а власть киселеобразна. То ли мы народ такой дикий, то ли какие-то экономические процессы у нас еще не завершены, но как только власть ослабевает, нас тут же отбрасывает назад. России нужна власть сильная, поэтому и народ тоскует по «сильной руке», и общество постепенно к этому приходит.

РОГОЖИН: Именно Смута зародила в России начала абсолютизма. После нее начинается консолидация во всем: в административной власти, в объединении церковной и светской власти, увеличивается количество государственных учреждений, появляются новые, прежде всего военные, приказы. Главное, оформляется Патриарший двор, при котором образуются такие же дубли государственных учреждений, основных приказов, как и вокруг царя. Это была очень мощная административная единица, это усиление идеологии прежде всего. Выход из Смуты был, конечно, на единении царско-светской и церковной власти. Но самое главное, что, так сказать, в сознании самих людей родилась «партия порядка» — стремление в народе к порядку. Это, собственно, и выдвинуло лидеров, которые возглавили движение и по освобождению, и по избранию новой династии. Та «критическая точка», которой достигли в Смутное время, в итоге произвела переворот в народном сознании.

— А что в данном случае считать «критической точкой»?

КУРУКИН: Время 1610–1611 годов, когда, по сути дела, реально исчезает всякая верховная власть как таковая.

МОРОЗОВА: А Владислав?

КУРУКИН: В том-то и дело! В Москве ведь сидели бояре царя Владислава.

МОРОЗОВА: Значит, «критическая точка» — это когда поляки заняли Москву и взяли власть в свои руки!

КУРУКИН: Ну, от этого мало что меняется — главное, опять-таки, прекращает действовать система управления в масштабах страны. И тут уже совершенно неважно, кто у власти.

ЛИСЕЙЦЕВ: Так что это все-таки именно 1611 год! Конец 1610-го прошел еще под влиянием иллюзии, что возможно воссоздание государства при польской династии королевича Владислава Сигизмундовича. Иллюзии развеиваются весной, когда восстает народ в Москве, безуспешно пытается выбить оттуда польский гарнизон и Москва сгорает; когда в апреле король Сигизмунд, нарушая международные законы, интернирует русское посольство; это арест и смерть Гермогена; это взятие Смоленска — последнего крупного форпоста, который отделял польскую армию от Москвы; это распад 1-го ополчения летом 1611 года, когда опять не стало единства в русских людях. Да тут еще и взятый шведами Новгород — интервенция еще одного государства, на северо-западе. Пожалуй, это и был тот «критический момент», когда дальше катить некуда, полная гибель — и столица в руках у поляков.

МОРОЗОВА: Тогда стало ясно, что король Сигизмунд не хочет отдавать на царствование своего сына, а желает присоединить Русскую державу к своей короне — она потеряет национальную независимость, станет придатком польского государства. Вот тогда все осознали, поняли, что дальше уже просто край и что все они идут, как тогда говорили, «работать к польскому королю». Откалываются большие куски территории — Новгород, Смоленск; Казань ведет непонятно какую политику: там умудрились присягнуть Лжедмитрию II, которого в живых уже не было, — лишь бы отделиться от основного государства, хотя бы так, внутри. Местные воеводы понимали, что им ни к чему посылать налоги в центр, когда они могут оставить все у себя и сами править своей территорией. Одним из первых осознал угрозу патриарх Гермоген — он понял, что православие уже никому не нужно, что никаких вооруженных сил нет и сопротивляться никто не будет. Тогда он начал рассылать грамоты по городам с призывом прийти на помощь вере и отечеству. Также Прокопий Ляпунов — он стал призывать объединиться воевод и городовые отряды, пойти на Москву, выбить оттуда поляков.