головке. – Как ты спешила увидеть мир!

Вскоре придут послеродовые боли. Пока же были молитвы, улыбки, добрые пожелания и любовь – больше, чем может вместить сердце. Эсбар поднесла дитя к груди. Теперь ей хотелось только замереть, упиваясь жизнью, совсем недавно покинувшей дом ее лона.

Апая поднесла тазик с кипяченой водой и холодными настоями.

– Присмотри за Тунувой, – тихо, чтобы не слышали суетящиеся рядом сестры, попросила ее Эсбар. – Обещай, что присмотришь, Апая.

– Глаз не сведу. – Апая вытянула из чехла нож. – Отдыхай пока, Эсбар. Набирайся сил.

Эсбар только рада была повиноваться. Ее родительница перерезала пуповину, и девочка наконец перешла из лона в мир.

Когда пришли боли, Апая перевела ее и затихшее на ее груди дитя в солнечную комнату. Там они оставались до прихода Имсурина.

– Я говорила, что мы хорошая пара, – напомнила Эсбар. – Готов ли ты на время лишиться сна?

– Более чем готов. – Он коснулся ее лба чистым поцелуем. – Ты почтила Мать за нас обоих, Эсбар. За твой дар ей я перед тобой в неоплатном долгу.

– Не сомневайся, я придумаю, чем тебе расплатиться. А сейчас просто стереги ее и забавляй, пока я сплю.

И она уснула. Едва Имсурин поднял на руки их новорожденную дочь, Эсбар впала в блаженное забытье, и Апая была рядом, чтобы о ней позаботиться.

Настоятельница в сопровождении Тунувы и Денаг явилась только к полудню. Когда они вошли, Эсбар пробудилась в теплом луче. Апая помогла ей сесть, держа у груди ребенка.

– Возлюбленная дочь, – заговорила настоятельница, коснувшись ее макушки, – в сей день ты принесла дар Матери. Ты привела ей воительницу, оборону против Безымянного. Будучи потомком Саяти дю Верду ак-Нары, ты можешь благословить ее двумя именами по обычаю Северного Эрсира – одним для нее, другим, чтобы вести ее за собой.

Дочь, тычась носиком ей в грудь, снова вынюхивала молоко. Эсбар поцеловала ее в головку.

– Настоятельница. – сказала она, – я нарекаю дитя Сию дю Тунува ак-Нара и вверяю ее отныне и навек Матери.

Тунува замерла. Настоятельница серьезно кивнула.

– Сию дю Тунува ак-Нара – проговорила она, помазав детскую головку соком дерева. – Добро пожаловать в обитель, маленькая сестра.

I. Год сумерек 509 о. э

Мир существует,

как блеск росы на цветке.

Идзуми Сикибу

1

Восток

Первое – проснуться в темноте. Годы ушли на то, чтобы стать петухом самой себе, зато теперь она была орудием богов. Ее будил не свет, а собственная воля.

Второе – окунуться в ледяной пруд. Укрепившись, она возвращалась к себе и заворачивалась в шесть слоев одежды, каждый из которых был рассчитан на сильный холод. Она завязывала волосы на затылке и закрепляла воском каждую прядь, чтобы не разметались на ветру. В горах такое может убить.

В первый раз после купания она простыла – много часов дрожала у себя в комнате, из носу текло, щеки раскраснелись. Тогда она была ребенком, слишком хрупким для сурового служения.

Теперь Думаи переносила холод так же, как переносила высоту, на которой располагался храм. Горная болезнь ее не касалась, потому что она родилась на высотах, где даже птицы редко гнездились. Канифа пошутил однажды, что спустись она в город, падет бездыханной, как падают забирающиеся на эти высоты паломники-восходители.

«Земная болезнь, – согласилась тогда ее мать. – Лучше оставайся здесь, мой воздушный змей. Здесь твое место».

Третье – записать запомнившиеся сны. Четвертое – поесть, еда дает силу. Пятое – влезть в оставленные на крыльце сапоги и спуститься в окутанный ночью двор, где мать уже готова возглавить шествие.

Дальше – поджечь факелы, ароматную кору с вылежавшихся на морском дне стволов. Их дым был чист, как туман, и пахли они, как мир после грозы.

В сумраке, уже совсем проснувшись, перейти мост через провал между средним и третьим пиками. Затем долго подниматься по круче под древние песнопения.

А теперь – к святилищу на вершине. Там, в первом свете зари, – сам обряд. Звон колоколов перед ликом Квирики, танец вокруг его железной статуи – призыв к богам: вернитесь! Так звала когда-то Снежная дева. Голоса дружно взмывали в небо, песня привета золотом звенела в горле и на языке.

Так начинался ее день.

Под ясным небом снег слепил глаза. Думаи с Ипьеды щурилась, пробираясь вдоль горячего ручья, и надолго припадала к фляге. Другие певцы богов остались далеко позади.

Она ополоснулась, прежде чем скользнуть в парящий пруд. Закрыв глаза, погрузилась до подбородка, наслаждаясь теплом и тишиной.

Подъем даже ей давался тяжело. Восходители редко добирались до вершины Ипьеды, а ведь они за право на попытку платили деньги. Одних останавливала и вынуждала признать поражение головная боль или слепота, у других не выдерживало сердце. Мало кто мог подолгу дышать разреженным воздухом.

Думаи могла. Она только им и дышала с вечера своего рождения.

– Маи.

Она оглянулась. Подошел ее лучший друг, принес укрытую от холода одежду.

– Кан, – ответила она (ему сегодня не пришлось лазать по горам). – Искупаешься со мной?

– Нет. Пришло известие из деревни, – сказал Канифа. – К вечеру у нас будут гости.

Вот уж странное известие! Начало осени на время открывало восходителям дорогу в горы, но так поздно, когда даже нижние перевалы завалены снегом и продуваются убийственным ветром, Верхний храм Квирики не ждал гостей.

– Сколько?

– Одна паломница с четырьмя слугами. – Канифа сложил ее одежду у пруда. – Из клана Купоза.

Это имя мигом разогнало усталость – имя самого влиятельного клана Сейки. Думаи вылезла из воды.

– Не забывай, обращаемся как со всеми, – сказала она, вытираясь куском полотна. – На этой горе Купоза ничем не выше других.

– Хорошая мысль, – сдержанно отозвался Канифа, – только не для нашего мира. В их власти закрыть храм.

– С чего бы им пользоваться этой властью?

– Вот и не будем давать повода.

– Ты стал таким же беспокойным, как моя мать. – Думаи подобрала нижние одежды. – Хорошо. Давай подготовимся.

Канифа подождал, пока она оденется. Думаи намотала на рукава и штанины меховые муфты, накинула толстый черный плащ, затянула под подбородком капюшон, ловко накрутила обмотки и, спрятав ступни в сапогах из оленьей кожи, прикрепила к подошвам шипы. Последними натянула ушитые по ее руке перчатки. На правой целыми были только большой и указательный пальцы, остальные обрезали горячей сталью. Укутавшись в меха, она двинулась следом за Канифой.

Они спустились на небесный помост. Канифа был мрачноват. Тридцатилетний, лишь тремя годами взрослее Думаи, он выглядел старше из-за пролегших от глаз глубоких морщин.

Помост скрипел под ногами. Вдали перед ними лежала Антума, столица Сейки, выстроенная между рукавами реки Тикара. Не первая столица и, скорее всего, не последняя. Солнце стекало по скатам крыш и искрилось на заиндевелых деревьях между городом и горами.

Дом Нойзикен некогда правил портовым городом Гинура, и только когда боги погрузились в долгий сон – двести шестьдесят лет назад, – двор перебрался от моря в низменность Районти. Теперь он занимал дворец Антумы, внушительной