Ариной, что-то ей шепчет, хихикают. Не успевает отстраниться от подружки, как хмырь из той компании, что жрали их взглядом, подходит и кладет свои вонючие лапы на талию моей девушки.

— Лева, только не горячись, — тут же кладет ладонь мне на плечо Рома, пытаясь удержать на месте.

Но зря. У меня чесались кулаки, и я нашел способ сбросить пар. Никто не имеет право прикасаться к ней, никто кроме меня. Раз чувак думает, что можно распускать свои руки, то и я могу распустить свои.

— Ты же вспомнил про тот же вечер, что и я?

— Полагаю, — хмыкаю, кивая Роме. — Хотя вспомнить многое можно, тот… выделяется.

— Особенно когда приехали менты и укатали буйного льва гривой в асфальт, — тут же подкалывает друг.

Да, было дело. Он тогда все разруливал, за что я ему благодарен. Меня как застелило, когда я увидел чужие руки на талии Веты. И стоп-слова на такие случаи я, молодой и горячий, еще не знал. Тюремный срок, ущерб, материальный и моральный, испуганные девчата, все мимо. Хули мне, я ж Арский. Папочка вытащит. Из любой жопы вытащит.

Мне казалось, Рома тогда именно на это давил. В тот момент я так думал. Но отец никогда об этом так и не узнал. Когда увидел мою рассеченную бровь и разбитую губу, спросил откуда и кому нужно руки вырвать за моральный ущерб сыночку. Я тогда отгавкнулся, что мне и нужно. Потому что он не видел моего противника. У того на лице не было живого места.

Благодаря опять же Роме, мы позже нашли его семью и заплатили им денег. Пацан попал в больницу, вылежался там и вышел. Мы встретились после. Он, как ни странно, тоже поблагодарил меня, пусть и за такой мудацкий урок. Урок, что не стоит напиваться в барах и приставать к девчатам без их согласия на прикосновения.

В кино в тот раз мы так и не попали. Арина сказала Роме, что это ее последний выход такой компанией, и что друг должен выбрать — она или его подорванный дружок. Они расстались тогда.

А Вета увезла меня к себе, зализывать мои раны. Сказала, что мое место в клетке, изолированным от других людей. Я никогда не был против этой клетки, и трахал ее всю ночь, пытаясь угомонить своих бесов и выплеснуть наконец все эмоции, которые переполняли и жгли изнутри.

— Помощь мне нужна, — я сжал кулаки, вспоминая ту ночь. — Я становлюсь неконтролируемым ублюдком с этой бабой. Я не хочу этого, Ром. Ни для себя, ни для нее, и упаси боже — для Алины.

— Сконцентрируйся на этой мысли, — говорит Рома спокойно. — Вы с Ветой больше не строптивые подростки, которые бросаются во все тяжкие. Тебе больше не нужно из кожи вон лезть и идти против воли папочки, тебе не нужно никому бросать вызовы. Ты взрослый, состоявшийся мужчина. Вета взрослая женщина, мать. Мать твоего ребенка. Помни об этом каждый раз, когда бесы будут подталкивать к срыву с катушек. Помни то, что она мать твоей дочери. И дыши глубоко, взвешивая каждый свой следующий шаг.

Я кивнул. Он прав. Из-за временной дыры длиной в пять лет все мои мысли и эмоции по отношению к ней неправильные. Словно она все еще та безумная девчонка, которая готова всю ночь бродить по городу, лишь бы я был рядом. И словно я все тот же озлобленный на весь мир, неустроенный, не нашедший свое место пацан, который больше всего на свете мечтает избавиться от отцовского навязанного влияния на все мое будущее. Которого тогда не было.

Но теперь оно есть. Я стою на своих двух. У меня своя фирма, которую создал я. И теперь, когда люди слышат Арский, они уточняют “младший” или “тот самый”. Потому что "младший" тоже успело стать именем собственным. Сильным и не зависящим от “того самого”.

— Ты как всегда прав, братишка. Умом понимаю. Соглашаюсь, принимаю. Но стоит ей только окатить меня своим холодным взглядом, как на смену доктору Джекиллу приходит мистер Хайд.

— Не знаю. Сто лет его не видел. Из задиристого Симбы ты превратился в того самого ленивого царя зверей, который валяется и греет шкурку на солнце, пока остальные пашут на прайд. Но, — Рома поднимается на ноги, берет бокалы, ставит их в умывальник. — Я любопытен, и соскучился по этой несносной девчонке не меньше твоего. И уж точно хочу увидеть своими глазами, что из вашего бешенного союза получилось. Поэтому я хочу, чтоб ты был паинькой у нее сегодня и организовал нам с ней встречу.

Я бросаю на него угрюмый взгляд, который он ловит, выдерживает, и поясняет.

— Нам с ней и с ТОБОЙ встречу. Тебя включая. И теперь я понимаю о чем ты говорил раньше. Этого взгляда я не видел давно. Мистер Хайд действительно никуда не уходил, просто впал в спячку.

— Я не стал бы отрывать тебя от твоих закорючек просто так, — хмыкнул недовольно. — Мне нужна помощь. Я это признаю. Я за ней обратился.

— И ты пришел по адресу. Если понадобится, буду твоим спонсором трезвости и ездить с тобой на встречи с ней, чтоб держать тебя в узде.

— Спасибо, — киваю без намека на юмор.

Мне это действительно необходимо.

— Но сегодня постарайся справиться сам. Вдруг не безнадежен? — вновь подкалывает и напоминает. — И повторяй как мантру: она мать твоей дочери. Любую глупость, которую захочется сделать, рассматривай в этом ключе. Ты хочешь сделать это с матерью своей дочери.

Вот он правильные вещи говорит, а мой извращенный мозг вырвал из контекста последнюю мысль и ярко воспроизвел ее повторно.

Я хочу сделать это с матерью своей дочери.

Сразу же пришло ненужное возбуждение, кровь прилила не туда, куда надо. Хочу. Конечно хочу. Когда я не хотел? Всегда хотел, с тех пор, как запал на неё.

— Эта женщина мое проклятье, — простонал глухо, закрыв лицо ладонями и яростно потирая кожу, чтобы прогнать ненужное напряжение.

— Дыши, друг. Дыши глубоко. Покажи ей, что ты тоже изменился за пять лет, что ее не было. Потому что ты изменился. И ее удивят изменения.