На третий день, протерев глаза рукавом грязной кофты, я встал и начал бродить по комнате. За время моего отшельничества комната успела наполниться бардаком и алкогольной духотой. Глазу попалось небольшое зеркало на стене, я взглянул на себя. Отвратное зрелище, круги под глазами, бородатый. Болезненная шишка уже показалась. Я специально не брилcя. Хотел скрыть этот выступ на горле. Так меньше видно, не бросается в глаза. Не бесит. Не раздражает.

На пятый день ожидания ко мне начало приходить принятие ситуации. Уже не было недовольства, не было гнева. Мне оставалось единственное – принять. Принять любое преподношение судьбы.

День я начал с просмотра фотографий. Я достал из своего облезлого шкафа семь альбомов со снимками. На них я с родителями. В разные годы. Лучшие годы. Где-то были улыбки, где-то их не было. Но все это было. Мы жили счастливо. Сейчас родители уехали в родные места. У отца шли приступы один за другим, и он решил пожить в местах, дорогих сердцу. Он хотел, наконец, почувствовать себя дома… Хотел успеть пожить там, где вырос, где бегал еще мальчишкой. Мама поддержала отца, своего спутника по жизни, и уехала вместе с ним. Сейчас про свою болезнь я им, конечно, не сообщил, ведь зачем?

За просмотром альбомов ко мне приходило смирение. В этот день я впервые спокойно уснул. Без алкоголя, снотворного и ночных слез.

На следующий день мне выдали заключение с результатом. Исследования показали, что искали. Клеточный состав – «зло».

Я принял это. С максимальной стойкостью, на которую был способен. С этими бумагами мне предстояло посетить эндокринолога и вместе с ним разработать дальнейший «план» борьбы. Эндокринолога я нашел быстро, благо в столице живу. После короткой консультации мне назначили операцию. Опухоль надо оперировать.

Диагноз «Карцинома щитовидной железы». Надо удалять часть щитовидки, если будут осложнения – вырезать полностью. Потом необходимо пройти химиотерапию. Это нужно для того, чтобы уничтожить оставшиеся клетки железы во избежание возможных метастазов. Щитовидная железа поглощает йод, поэтому нужно принимать радиоактивный йод, чтобы уничтожить оставшиеся ткани.

Врач дал направление на госпитализацию. Холодная инструкция говорит:

«1. Явиться в отделение 1 февраля к 9:00.

Для госпитализации:

2. Берем с собой: паспорт, чашку, ложку, бахилы, резиновые тапки, полотенце, трусы, средства личной гигиены (мыло, туалетная бумага, зубная щетка и паста).

3. За десять дней до приезда сдать анализы по месту жительства: гормоны щитовидной железы, ОАК, ОАМ, биохимия (белок билирубин, мочевина, креатинин, холестерин, глюкоза, кальций, фосфор), ЭКГ, ФВД, рентген органов грудной клетки за шесть месяцев, выписку из лабораторной карты о сопутствующих заболеваниях».

Холодно, снег, первое февраля. Я приехал ровно к девяти часам. Больница – несколько сероватых корпусов. Здание онкоцентра новое. Множество блоков, связанных между собой переходами – коридорами, разделенными на части. Рядом с главным зданием на улице стоят две медсестры. Одна крупная, боевая – громко что-то объясняла своей тоненькой, с виду новоиспеченной коллеге, которая в свою очередь нервно курила сигарету. Напротив главного здания – широкий пруд, обнесенный бордюром. Свежевыкрашенные, потрепанные временем скамейки, мирно обустроившиеся по сторонам пруда, как бы приглашали больных и их посетителей на плавную беседу с видом на мутную воду. Главный вход для пациентов находится на первом этаже основного корпуса. Я уже стою там, но напрасно… Оказалось, что сейчас в приемном отделении больницы никого нет, только санитарка. Она сказала, что у них карантин – звоните по единому номеру и выясняйте. На вахте немного обругали: «Зачем вы приехали, если больных не принимают?» Я дождался старшую медсестру этого отделения. Она развела руками и спросила:

– Разве вам никто не позвонил?

– Нет… Мне никто не позвонил… – ответил я.

На вопрос, что делать и как дальше быть, мне посоветовали звонить и договариваться после десятого февраля – и то под вопросом.

От всего этого нервы начинали сдавать. «За что мне это?» – думал я.

Десятое февраля. Пустили… Внутри основного корпуса сразу видна нехватка лифтов – по одному в каждую сторону от регистратуры. Как я позже узнал, рядом всегда выстраивается очередь по полчаса. Грузоподъемность шесть человек, и на каждом из этажей остановка, один из лифтов постоянно ломается (застревает с людьми). Спасает, а скорее убивает и добивает онкобольных центральная лестница. Ее вполне можно назвать «инфарктной» из-за крутого уклона и мелких площадок. Наконец я дождался, меня отправили в регистратуру, потом к заведующей, от заведующей к лору-онкологу. А там вновь очередь… Когда попал на прием – спросили: «А где карточка? Идите и ищите». Пошел обратно в регистратуру, оттуда отправили на первый этаж, потом на третий. Карточки нет. Опять заведующая, выяснения… В общем, как оказалось, карточку должны сделать потом, ее делает лечащий врач. Сейчас надо идти в регистратуру, там взять направление и уже с ним идти в отделение. Отстояв заново очередь, взял направление, теперь в палату.

Мне надо подняться наверх по той самой «инфарктной» лестнице. Навстречу, переставляя аккуратно костыли, спускается старик. Лысый, cухой, в белой футболке и черных спортивных штанах. Он устал, тяжело дышит. Я останавливаюсь перед ним, боюсь, что тот споткнется и проломит себе голову на этой дебильной лестнице.

– Вам помочь? – спросил я.

– Нет, – поднял стеклянный взгляд старик. – Я сам с этим должен разобраться.

Мы разминулись на марше. Я обернулся, смотря на старика с почтением.

Хирургическое отделение. В коридоре пустые, но готовые к больным каталки. Палата на восемь человек. Воздух пронизан запахом дезинфицирующих средств и лекарств. Светлая современная палата. Стены покрыты новой бежевой краской. Большое окно. На белых простынях коек уже расположилось четыре человека. Кровати изголовьем вплотную к стене. Места между ними мало, размером в ширину человека. В центре палаты проход больше, на нем вполне могло разминуться два человека, не задев друг друга. Кто-то спал, кто-то занимался своими делами. Моя кровать аккуратно застелена, ближе к двери, справа от входа. Я зашел, держа в руках полиэтиленовый пакет с вещами.

– Здравствуйте… – проговорил я тихо.

– Здравствуй, – оторвавшись от чтения газеты, приветствовал меня пожилой мужчина лет семидесяти (а то и больше), сидевший на соседней койке от меня.

– Смотрю, не хило же ты вещей с собой принес, – сказал он улыбаясь. – Если в тумбочке места не хватит, можешь часть моей занять. У меня-то вещей немного.

Этот мужчина был очень вежлив. Говорил немного глухо. На длинных словах слышалась легкая одышка.

– Спасибо… – ответил я благодушно за доброту. – А как вас по имени-отчеству называть?

– Прохоров Александр Ильич.

– А меня, Артур…