в связи с выпиской гражданских больных и впредь не снижать установленного контингента в количестве 7000 человек…»[67]. Лечение более легких форм алиментарной дистрофии проходило как через столовые лечебного или усиленного питания, так и путем расширения и улучшения системы общественного питания в целом. К середине июня 1942 г. услугами столовых пользовались 850 тыс. ленинградцев, в том числе более 400 тыс. из них находились на полном рационе[68]. Так называемое рационное питание, когда взамен продовольственных карточек их владельцы получали в столовых завтрак, обед и ужин, позволяло распределять скудную блокадную норму на протяжении всего дня, лишая тем самым соблазна съесть ее за один раз.

Конечно, при таком широком охвате населения сетью общественного питания навести порядок в столовых было трудно, несмотря на проводившиеся проверки их работы различными органами власти. Факты хищения продовольствия работниками столовых неоднократно отмечались в спецсообщениях Управления НКВД по Ленинграду, что подтверждало многочисленные жалобы и подозрения питавшихся в столовых ленинградцев в том, что их обманывают. И все же привычные для блокадной зимы картины в столовых с их еле живыми посетителями, которые, отстояв огромную очередь, поглощали прямо в верхней одежде свою миску супа или каши в темном помещении, постепенно уходили из блокадного быта ленинградцев. «Сегодня первый раз после почти годового перерыва я ела в столовой в культурных условиях, – записала 5 июня 1942 г. в своем дневнике М. С. Коноплева. – Посетителей заставляют снимать верхнюю одежду, от чего за зиму мы отвыкли. В вестибюле приведен в порядок водопровод, можно перед едой вымыть руки – и от этого отвыкли. Удивительно быстро теряются привычки… Чистые скатерти на столах, цветы. Официантки вежливы. Из папуасов, в которых мы превратились зимой, мы снова возвращаемся к облику культурных людей» [69]. Хотя такой идеальный порядок был еще скорее исключением, работа столовых с лета 1942 г. не вызывала уже столько нареканий ленинградцев.

Стратегическое значение для обороны Ленинграда имело введение в строй Ладожского трубопровода, построенного в короткие сроки в сложных условиях, в непосредственной близости от позиций противника. Решение Государственного Комитета Обороны о строительстве трубопровода по дну Ладоги состоялось 25 апреля 1942 г., а 18 июня 1942 г. блокированный город получил первые тонны керосина. Перекачка топлива по трубопроводу, уложенному по дну Ладожского озера, не только высвобождала транспорт, но и делала снабжение Ленинграда горючим независимым от погодных условий, сводила на нет угрозу воздействия вражеской авиации и артиллерии, освобождала тыл фронта от необходимости строить новые наливные средства, экономила большое количество автоцистерн. Ладожский трубопровод был значительным инженерным сооружением, включавшим головную перекачивающую станцию, линейную часть трубопровода, приемную станцию и запасной наливной пункт. Головная станция, находившаяся на восточном берегу озера, на мысе Кареджи, состояла из резервуаров для горючего, двух насосных станций, двух электростанций и устройств для приема горючего одновременно с 12 железнодорожных цистерн. Линейный трубопровод общей длиной около 30 км в своей большей части (21,5 км) проходил по дну озера. Конечный пункт трубопровода включал приемную станцию в Борисовой Гриве и резервный наливной пункт в Ваганове. Хотя строительство Ладожского трубопровода велось большим коллективом военных и гражданских строителей и именовалось «особым строительством № 6 Наркомстроя», в его сооружении была и «доля» самого Ленинграда: Ижорскому заводу было поручено поставить 600 т 4-5-дюймовых труб[70].

С начала июня 1942 г. проходила дальнейшая эвакуация из осажденного Ленинграда несамодеятельного населения. По утвержденному 24 мая 1942 г. Государственным Комитетом Обороны предложению Военного Совета Ленинградского фронта намечалось вывезти в течение весенне-летнего периода 1942 г. 300 тыс. человек. Эвакуации подлежали в первую очередь 175 тыс. женщин, имевших двух и более детей, нетрудоспособные лица, члены семей рабочих и служащих, ранее эвакуированных с предприятиями; 75 тыс. членов семей военнослужащих; 25 тыс. детей из детских домов; 19 тыс. рабочих и служащих, которые по характеру своей деятельности не могли быть использованы в условиях блокированного города. Было также решено эвакуировать 30 тыс. раненых. С 1 июня 1942 г. планировалось вывозить 3 тыс. человек в день. Порядок эвакуации практически был таким же, как и при эвакуации по ледовой дороге. Начальным пунктом эвакуации был Финляндский вокзал, откуда эвакуируемые перевозились поездами до станции Борисова Грива. С 1 июня на вокзал подавались два состава в сутки. От Борисовой Гривы эвакуируемые автотранспортом доставлялись до мыса Осиновец или пристани Каботажная, где пересаживались на водный транспорт, доставлявший их в Кобоно-Кареджский порт на восточном берегу Ладоги[71].

При выезде из Ленинграда эвакуируемые сдавали по месту жительства или работы свои продовольственные и промтоварные карточки и взамен получали в районных эвакокомиссиях дорожные талоны и талоны на питание. Обед и сухой паек на дорогу выдавался на Финляндском вокзале и на восточном берегу – в Кобоне или Лаврове. В июне 1942 г. обед состоял из 500 г хлеба, 75 г мяса, 50 г крупы, 20 г жиров, 20 г муки и 20 г сухих овощей. Сухой паек на Финляндском вокзале состоял из 1 кг хлеба, а в Лаврове и Кобоне – из 1 кг хлеба, 1 пачки печенья и 200 г мясопродуктов. Дети до 12 лет получали дополнительно 100 г шоколада и 1 банку сгущенного молока[72].

Эвакуация ставила перед отъезжающими целый ряд болезненных проблем – как быть с квартирой, что делать с накопленным годами имуществом? «На остановках, перекрестках, уцелевших заборах пестрят объявления, – отмечал 20 июня 1942 г. в дневнике Б. А. Белов. – Срочно продаются мебель и вещи. Ниже следует перечисление, адрес и часы распродажи. Все как по уставу. Всевозможные почерка и печатные машинки… Объявления принадлежат эвакуирующимся из Ленинграда»[73]. Для определенной части ленинградцев, особенно представителей интеллигенции, эти проблемы казались неразрешимыми. Известная театральная деятельница, основательница первого в Советской России театра марионеток, художница и переводчица Л. В. Шапорина сделала 23 июня 1942 г. в своем дневнике такую протестующую запись: «Получила сейчас повестку явиться с паспортом в райсовет по эвакуации. Сейчас идет бешенная высылка, так как иначе нельзя же назвать насильственную эвакуацию. При эвакуации человек теряет право на свою площадь и имущество. Для меня эвакуация равносильна смерти, и лучше уж покончить с собой здесь, чтобы не умирать от сыпняка в вагоне. Чудовищно. Целую жизнь собирала книжку за книжкой, если что и ценно, это умственный уют, свой угол. И вдруг все бросить и с 50 рублями в кармане ехать неведомо куда, куда глаза глядят. Может ли быть что-нибудь ужаснее, нелепее в своей жестокости, циничнее наших нравов, правительственного презрения к человеку, к обывателю. Слов не нахожу. Пойду завтра в Союз композиторов и скажу Валерьяну Михайловичу (Богданову-Березовскому. – Г. С.), чтобы делал что угодно, чтобы отменить эвакуацию, а то я в самом деле повешусь; к сожалению, отравиться нечем»[74].

Разъяснительная работа и