в землю на необходимую глубину тогда удалось только одну скульптурную группу, так как у истощенных и обессиленных рабочих не хватило сил справиться с промерзшей землей. Три оставшиеся скульптурные группы, густо обмазанные техническим вазелином и обернутые специальной бумагой, были лишь прикопаны в неглубоких ямах. Только в мае 1942 г. все четыре скульптурные группы были укрыты на необходимую глубину, но и тогда ослабевшим работникам «Стальконструкции» удалось это сделать с большим трудом[28].

21 декабря 1941 г. на имя А. А. Жданова пришла спасительная телеграмма от генерала К. А. Мерецкова: «Задача, поставленная т. Сталиным войскам 4-й армии, выполнена. Сегодня 20.12 16.00 железная дорога Тихвин – Волхов полностью очищена от войск противника и может быть использована для подвоза грузов летучками до Волхова»[29]. 24 декабря А. А. Жданов информировал Москву, что по ледовой дороге впервые поступило в город такое количество муки, которое превысило дневную потребность для выпечки хлеба. И Военный Совет Ленинградского фронта, учитывая отчаянное положение населения и надеясь на улучшение подвоза в ближайшее время, идет на рискованный шаг – принимает в тот же день постановление о прибавке хлебных норм. И хотя эта прибавка была почти символической – прибавили по 100 г хлеба рабочим и 75 г всем остальным – она имела большое моральное значение. Вместе с тем Управление НКВД в своем спецсообщении не скрывало, что наряду с восторженными откликами большинства населения были и «отрицательные высказывания», отмеченные «среди незначительной части населения». Они сводились к тому, что «о населении города позаботились слишком поздно. Была допущена большая смертность от голода»[30]. В декабре 1941 г. умерло 53 тыс. мирных жителей, что превысило смертность в Ленинграде за весь 1940 г. – 46 827 человек[31].

В наступившие суровые дни зимы 1941 г., когда, казалось, смерть вот-вот восторжествует в застывшем Ленинграде, его руководство принимало отчаянные усилия, чтобы пульс жизни в городе не замер совсем, чтобы обеспечить хотя бы в минимальных размерах потребность фронта в боеприпасах и вооружении. В направленной на имя

А. А. Жданова справке Отдела оборонной промышленности горкома партии от 23 ноября 1941 г. констатировалось, что «за последние три дня заводы работали не более 6 часов в сутки из-за отсутствия электроэнергии и острого недостатка мазута». Тем не менее в эти дни Ижорский завод, перебазированный на завод «Центролит», приступил к прокату минометных снарядов для 50-мм и 82-мм минометов, а завод «Большевик» продолжал выплавлять металл и ковать заготовки для 120-мм минометов, чтобы выполнить задание на декабрь 1941 г. – 400 минометных труб[32]. После того как город остался практически без электроэнергии, на предприятиях стали устанавливать газогенераторы, двигатели внутреннего сгорания, собственные блок-станции. Обессиленные голодом и уже тяжело больные дистрофией рабочие оборонных предприятий продолжали выполнять фронтовые задания. Многие из них перешли на казарменное положение, экономя тем самым силы и продлевая себе жизнь. Ведь в коллективе легче переносились трудности, заглушались неотвязчивые мысли о пище. «Мы все были как одна семья», – вспоминала работница артиллерийского полигона М. Сясина. 9 декабря 1941 г. А. А. Кузнецов, отвечая на упреки Г. М. Маленкова, требовавшего отправлять Москве полковые пушки и минометы «скорее и больше», заверял: «Все пушки, 120-мм и 82-мм минометы мы ни в одну из наших дивизий не даем, а все вам отгружаем…». Выполняя задания Государственного Комитета Обороны, рабочие ленинградской промышленности произвели за первые шесть месяцев войны 713 танков, 480 бронемашин, 58 бронепоездов и бронеплощадок, 2406 полковых пушек, 648 противотанковых орудий, 2585 танковых и ручных огнеметов, 9977 минометов разных калибров, 3075 500 артиллерийских снарядов и мин, 39740 авиабомб, 2 982 000 гранат, достроили 84 корабля разных классов, отремонтировали 186 судов[33].

В условиях почти полного отсутствия продовольственных ресурсов в блокированном Ленинграде его руководство было озабочено в первую очередь сохранением рабочих кадров, выполнявших оборонные заказы. 29 декабря 1941 г. Исполком Ленгорсовета принял решение «О мероприятиях по медицинскому обслуживанию дистрофиков», которым поручалось Ленгорздравотделу развернуть «сеть стационарных лечебно-питательных пунктов» на 10 коек каждый. Первые лечебные стационары были организованы на 17 действующих оборонных предприятиях. Однако это не решало проблему восстановления и поддержания «дистрофиков», поскольку такие стационары предлагалось оборудовать и содержать на средства предприятий и учреждений с привлечением ресурсов местных общественных организаций[34]. Известный театральный деятель Л. В. Шапорина записала в своем дневнике 4 января 1942 г.: «1-го начал функционировать наш стационар, но в жалком виде. Удалось обогреть помещение бомбоубежища на 12 кроватей и бывшее детское отделение на семь»[35]. По всей видимости, руководство города понимало, что предлагаемые меры недостаточны, и на состоявшемся 9 января 1942 г. заседании бюро городского комитета партии вопрос «об организации помощи особо ослабевшим гражданам» обсуждался более основательно. Председательствовавший на этом заседании А. А. Кузнецов, озвучив главный тезис руководства – «слабых надо поддержать, но не увеличением питания, а с точки зрения организации врачебной помощи, врачебного питания», – предложил резко расширить сеть лечебных стационаров. В частности, намечалось открыть городской стационар на 16 тыс. мест, из которых 2 тыс. выделялось для видных ученых, работников культуры и искусства, руководителей хозяйственных и общественных организаций. Предлагалось также увеличить число мест в районных стационарах и расширить число предприятий, где будут созданы свои стационары[36].

К сожалению, в стационары могли попасть далеко не все, кто нуждался «во врачебной помощи и врачебном питании», а в первую очередь те, кто был связан так или иначе с производством оборонной продукции. Гуманитарная интеллигенция, снабжавшаяся по нормам служащих, оказалась в бедственном положении. 17 января 1942 г. Комиссия по ленинградским учреждениям АН СССР обратилась к А. А. Жданову с просьбой рассмотреть вопрос о возможности выдачи продовольственных карточек первой категории «основному кадру работников АН СССР» из числа кандидатов наук в количестве 115. Жданов переадресовал это письмо П. С. Попкову, который ответил, что этот вопрос разрешается через «закрытый магазин»[37]. Но к «закрытому магазину», который находился в Елисеевском гастрономе, были прикреплены только наиболее известные ученые, в первую очередь академики и члены-корреспонденты АН СССР, а кандидаты наук стали получать карточки первой категории только с февраля 1942 г. В это же время народная артистка СССР В. А. Мичурина-Самойлова обращается к секретарю горкома партии А. А. Кузнецову как «к единственному человеку, который может разрешить страшный вопрос» ее жизни: «сейчас я нахожусь в таком плохом физическом состоянии, что едва могу передвигаться… Поддержите меня, Алексей Александрович, я еще могу быть полезной в искусстве…»[38]. Просьба народной артистки СССР была услышана, и В. А. Мичурина-Самойлова была поддержана властью в критический момент жизни. Увы, такая поддержка оказывалась далеко не всем,