— Как всегда, рад тебя видеть, госпожа.

Пасер вернулся с охапкой свитков, которые и разложил на низеньком столике.

Хенуттауи повернулась к нему.

— Я тут посоветовала царевне Нефертари учиться прилежнее. К сожалению, Исет больше некогда заниматься учебой.

— Нехорошо, — сказал Пасер, глядя на папирус, который бросила Исет. — Я-то думал, хотя бы три строки ты осилишь.

Ученики захихикали, а Хенуттауи поспешила вон из эддубы; за ней по пятам следовала Исет.

— Смеяться не над чем, — сурово заметил Пасер, и в комнате стало тихо. — Вернемся к нашему переводу. Кто закончил — отдавайте папирусы. И можете приступать ко второму письму царя Муваталли.

Я пыталась сосредоточиться, но глаза у меня затуманились от слез. Мне не хотелось показывать, как ранили меня слова Исет, и я не подняла голову, даже когда Баки что-то мне зашептал. «Ждет от меня помощи, — подумала я, — а за стенами эддубы в мою сторону, наверное, даже и не посмотрит».

Закончив переводить, я подошла к Пасеру и протянула ему папирус.

Наставник одобрительно улыбнулся.

— Прекрасно, как и всегда.

Я посмотрела на других учеников — их задела похвала Пасера, или мне это показалось?

— Должен тебя предупредить: во втором письме есть нелестные отзывы о твоей тетке.

— А мне что за дело? У меня с ней ничего общего, — с вызовом сказала я.

— Просто хотел предупредить. Видно, писцы позабыли вычистить.

— Она же и в самом деле вероотступница, и, что бы царь ни писал, он, наверное, был прав.

Я вернулась к своей циновке, пробежала глазами письмо в поисках знакомых имен. Нефертити упоминалась в самом конце, вместе с моей матерью. Затаив дыхание, читала я письмо царя Муваталли.

«Ты грозишь нам войной, но бог Тешуб тысячи лет охраняет наш народ, а фараон Эхнатон запретил вам поклоняться вашим богам. Отчего решил ты, что боги простят вам отступничество? Сехмет[21], ваша богиня войны, наверное, отвернулась от вас навсегда. А ваша царица Мутноджмет, сестра Нефертити? Твой народ позволил ей взойти на престол, хотя весь Египет знает, что она служила фараону-еретику — и в его храме, и в спальне. Так неужто ты и впрямь думаешь, что боги все забыли? Ты затеешь войну с нами, с народом, который всегда чтил своих богов?»

Я подняла глаза на Пасера. В его взгляде читалось некоторое сочувствие. Но мне не нужна была жалость. Сжимая пальцами тростниковую палочку, я писала твердо и быстро, как могла, а когда на папирус капнула слеза, засыпала мокрое пятно песком.

Вечером в Большом зале собирались придворные. Мы с Ашой ждали на балконе в уголке и шепотом обсуждали случившееся в эддубе. Заходящее солнце позолотило голову Аши мягким сиянием, лежащая на плече коса была почти такая же длинная, как у меня. Я сидела на перилах, глядя на товарища.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы Исет так злилась?

— Нет. Правда, я вообще редко с ней разговариваю, — признался он.

— Мы же проучились вместе семь лет!

— Она только и умеет, что хихикать с подружками из гарема, которые всегда поджидают ее после уроков.

— Если она тебя услышит, ей не понравится, — предостерегла я.

Аша пожал плечами.

— Ей вообще мало что нравится. И уж ты-то точно…

— Я ведь ничего ей не сделала!

Но Аша не дал мне ответить: в двойные двери вбежал Рамсес.

— Вот вы где! — воскликнул он.

Аша тихонько предупредил меня:

— Про Исет помалкивай. А то Рамсес еще подумает, что ты ревнуешь.

Рамсес посмотрел на нас.

— Где вы пропадали?

— Это ты где пропадал? — возразил Аша. — Мы тебя не видели со дня коронации.

— И уже не надеялись увидеть.

Мои слова прозвучали излишне жалобно.

Рамсес обнял меня.

— Никогда не расстанусь со своей сестренкой!

— А как же твой колесничий?

Рамсес тут же меня выпустил.

— Так значит, уже все решено? — воскликнул он.

— Несколько часов назад, — гордо ответил Аша. — Завтра начнется мое обучение — я стану начальником колесничих фараона.

Я тяжело вздохнула.

— А мне ты не говорил.

— Хотел сказать сразу вам обоим.

Рамсес ободряюще похлопал друга по спине, а я воскликнула:

— Теперь я остаюсь одна в эддубе!

— Да будет тебе, — попытался утешить меня Рамсес, — не грусти!

— Как же не грустить? Аша уходит на службу, а ты женишься на Исет.

И Аша, и я выжидающе смотрели на Рамсеса.

— Да, мой отец сегодня об этом объявит. Он уверен, что из нее выйдет хорошая жена.

— А ты? — спросила я.

— Она ведь толком ничего не умеет, — признался Рамсес. — Ты же знаешь, учиться она не любит… Однако Хенуттауи советует мне сделать Исет главной женой.

— Но фараон не может выбрать главную жену, пока ему нет восемнадцати, — брякнула я.

Рамсес внимательно посмотрел на меня, и я покраснела. Желая переменить предмет разговора, я указала на висевшие у него на поясе ножны, инкрустированные драгоценными камнями, и спросила, что это такое.

— Меч.

Рамсес вынул меч длиной почти в два локтя.

Аша пришел в восторг.

— Никогда такого не видел, — заявил он.

— Хеттский. Сделан из металла, который называют железом. Говорят, железо тверже бронзы.

Такого острого лезвия мне видеть не приходилось, а по инкрустации на рукояти легко было догадаться, что стоит меч очень дорого.

Рамсес протянул клинок Аше, и тот поднес его ближе к свету.

— Кто тебе подарил?

— Отец, по случаю вступления на престол.

Аша протянул мне меч, и я сжала рукоять.

— Таким можно отрубить голову Муваталли.

Рамсес рассмеялся.

— Или хотя бы его сынку, Урхи.

Аша вопросительно смотрел на нас.

— Наследник хеттского престола, — пояснила я. — Сын царя Муваталли.

— Аша политикой не интересуется, — сказал Рамсес. — А вот если спросить у него про лошадей или колесницы…

Двойные двери снова распахнулись, и вошла Исет. Ее украшенный бисером парик был обвешан амулетами; глаза искусно подведены сурьмой, на веках — золотая пудра.