Школа № 17

Мне девять лет. Мои ровесники уже в третьем классе, а я не хожу в школу…

Читать я умела и любила, а вот писать не могла. Подружки в Рузе смеялись надо мной, говорили, что я не такая, как они. Я – в слезы, ведь я уже знала программу первого и второго класса. Обидно очень. Хотела учиться, и вся моя семья хотела, чтобы я училась, но никто не знал, как и где это устроить.

И вот однажды пришли наши друзья: подруга мамы тетя Люся и ее сын с парализованной рукой. Тетя Люся сказала, что есть школа-интернат, где дети всю неделю живут и учатся.

Школа-интернат № 17 – это три больших корпуса. Один корпус для детей с ДЦП, которые обучаются по обычной школьной программе. Второй корпус для детей с умственной отсталостью. Третий корпус – спальни, залы лечебной физкультуры и врачебные кабинеты.

Повели меня на комиссию. Там сказали – непригодна: слишком тяжелая форма болезни, хотя я ответила на все вопросы. Родители попросили сделать исключение, мама пообещала, что будет приводить меня каждый день и сидеть со мной. И исключение сделали.

Мама перевелась работать в ночную смену, и меня начали водить на уроки. Папа привозил меня утром в школу на велосипеде. Мама после работы ехала ко мне и оставалась до конца уроков. Иногда маму сменял дедушка. Велосипед потом украли в школе, меня стали возить на детской коляске. И зимой тоже… Коляску, кстати, потом тоже украли. Тогда мы стали добираться пешком – до автобуса и в школу. Однажды – зима, темень – нас окружили собаки. Папа взял меня на руки, и мы прорвались.

Мама или дедушка приходили к большой перемене, все дети шли в столовую, а я ела в классе. Мама или дедушка оставались со мной до конца уроков, чтобы отвести меня домой. Иногда за нами на такси приезжал папа, когда обеденный перерыв у него на работе совпадал с окончанием уроков. Дедушка не признавал такси, с ним из школы ездили только на автобусе.

И так все восемь лет учебы.

А как же было неохота вставать в семь утра! Чтобы меня разбудить, папа или бабушка включали радио. Я помню, сначала слышала гимн. Моя комната находилась напротив кухни, где радио, слышно было очень хорошо. Я медленно пробуждалась, вставала, умывалась и завтракала под «Пионерскую зорьку».

После третьего класса началась кабинетная система, каждый предмет преподавали в своем кабинете, мама или дедушка находились со мной постоянно, чтобы переводить из класса в класс.

В школе оказалось несколько учеников, чьи родители сидели с ними до конца уроков, хотя физически эти ученики были сильнее меня. Родители ждали детей в коридоре. Мама со всеми находила общий язык. Особенно она сдружилась с семьей одной ученицы из младших классов. Они были из Индонезии. В начале семидесятых приехали в Москву учиться, мать на филологический, а отец на медицинский. Им здесь не нравилось, но у них на родине случился переворот, а отец был коммунистом, и вернуться они не могли.

У них родилась девочка с диагнозом «гидроцефалия». Упик, так звали маму девочки, очень тянулась к моей маме, с ней она чувствовала себя не совсем одинокой. Ходили друг к другу в гости. Муж Упик работал кардиологом, но ему не нравилась советская система здравоохранения, и он стал работать самостоятельно, проводить сеансы иглоукалывания. Он лечил и меня, и мою бабушку. Однажды к ним в гости приехал их друг из Китая и решил полечить меня с помощью китайской иглорефлексотерапии. Мне стало лучше, но ненадолго.

В начале восьмидесятых годов они уехали в Голландию. Переписываться тогда было невозможно, и только их подруга звонила маме, когда приезжала в Москву. Она рассказывала, что они там открыли клинику, а дочка Марина стала учиться играть на фортепьяно. Но они все равно очень хотели вернуться к себе в Индонезию. Потом мы потерялись, и я не знаю, как сложилась их дальнейшая судьба.

Однажды в школу пришел дядя Шура. Ни мама, ни дедушка в тот день никак не могли быть со мной, и он выручил. Он очень болел, болезнь не щадила его, но он был бесконечно обаятелен и добр, как всегда. Недолго пообщался с учителями, и все потом говорили – какой же у тебя красивый и добрый дядя!

Помню восьмой класс, шестое сентября. Я вышла с папой в школу утром. Ждали соседа, иногда он нас подвозил на машине. Увидели у дерева тетю Эмму. Она ночевала в больнице у дяди Шуры. И мы все поняли…

Надо было подняться в дом, сказать маме, бабушке. Это невозможно представить. Папа увел меня к соседке.

Крик… Это бабушка… Приехала скорая помощь.

Но вернемся к школе.

На уроки я пришла не первого сентября, а одиннадцатого, в день рождения мамы. Не помню, почему так получилось. Папа вызвал в этот день своего приятеля-фотографа. После уроков мы ходили по школьному двору, и он меня фотографировал, а потом еще и дома с мамой. Этот день для нас был настоящим праздником.

Первая моя учительница, Нина Петровна, пожилая седовласая женщина, очень добрая и мягкая, проучила нас два года и ушла на пенсию.

В школе я боялась ходить. Пол скользкий – линолеум. Коридор длинный. Ноги скользят. Вошла в класс, дети сидят за партами на стульях. А я со стула падаю. Нина Петровна тоже испугалась, даже в этой школе она не видела таких учеников.

Папа в подвале школы нашел парту пятидесятых годов – стол, соединенный с лавкой. И вот за ней я и проучилась все восемь классов. Такая парта рассчитана на двух учеников, а я сидела одна. Как королева. И главное – не падала!

Прошло столько лет, но моя первая учительница в памяти навсегда. Почему? Наверное, потому, что относилась ко мне с чуткостью, хотела как можно большему научить. Первый класс я окончила на отлично!

В третьем классе нас учила Лидия Леонидовна – совсем молодая, это был ее первый опыт. Худенькая, со светлыми коротко стриженными волосами. Она одевалась по тем временам модно: короткие юбки разные, блузки, водолазки. Зимой – короткая шубка. Нам с мамой казалось, что она неравнодушна к учителю пения: они всегда вдвоем проводили перемены, он и во время урока заходил к нам в класс, и они разговаривали о своем. Лидия Леонидовна давала нам письменное задание, чтобы мы ей не мешали. Знаний мы почти не получали.

Помню,