Потом уже, когда мы покинули монастырь, она мне призналась, что в самом начале, когда ей было всего шесть лет, мать Александра закрывала ее в туалете и заставляла ногтями отскребать ржавчину в унитазе. Она скрытная по характеру и считала, что, если расскажет мне, то будет еще хуже.

А сколько раз ее собирали в какие-то поездки, подбирали наряды, в которых она так мечтала походить, а потом чемодан отбирали, и она никуда не ехала. На отдых в Анапу отправили внучку Николаи.

Диана старалась выполнять все послушания, по струнке ходила, но все было бесполезно. С последней поездки дочку сняли, потому что перед отъездом она вся пошла волдырями. Подумали, что ветрянка, но ветрянкой она уже переболела. Это было на нервной почве. Она вообще в последнее время начала часто болеть с высокой температурой.

— Когда вы приняли решение уйти из Черноостровского монастыря?

— Дочь не выдержала первая. Я ушла благодаря ей. В Иерусалиме у Гроба Господня я молилась о том, чтобы мы с Дианкой научились послушанию. А в это время в монастыре произошла история с моей дочерью. Ее отправили в трапезную одну мыть посуду за 80 сестрами, она отказалась, сказала: «Я убегу!» Конечно, она не ожидала, что ей поверят. Но ее слова восприняли всерьез, матушка не хотела проблем с законом, испугались, разыскали мою старшую дочь в Боровске по телефону и потребовали забрать Диану.

Было 11 часов вечера. Маша просила подождать до утра, но ей не разрешили. «Твою дочь вышвырнули!» — радостно сообщили мне наши инокини.

После возвращения из Иерусалима меня уже ждало новое наказание — послушание помощника повара на детской трапезной. Там работают в два раза больше, чем обычно, почти без отдыха и служб. Это очень изнуряющее послушание: большая трапезная, бесконечные гости, учителя, дети, праздники, посуда, чистилка и многое другое. Для меня с моим хроническим малокровием, анемией, с постоянной усталостью это послушание было бы очень тяжелым. Но мое здоровье никого не интересовало.

— Эти пять лет жизни не могли пройти бесследно ни для вас, ни для Дианы…

— Дочка была как звереныш: она пряталась в шкафу, если что-то уронит, сразу кричала: «Я не виновата!» А я после ухода оттуда год еще, что бы ни делала, мысленно сверяла свои поступки с игуменьей: как бы она отнеслась?

Я долго ходила в черных одеждах: боялась, что со мной случится что-то страшное. Матушка пугала: кирпич упадет на голову или изнасилуют. Когда я бывала в Калужской области и видела поворот на Малоярославец, меня охватывал ужас. Страх случайной встречи с матушкой Николаей гнал меня как раненого зверя, и, увидев ее на службе, я бежала, не разбирая дороги. Мне и сегодня трудно говорить о прошлом отстраненно. Эта рана по-прежнему болит. Когда погружаешься в воспоминания, как будто проживаешь весь ад заново — всю эту жестокость и нелюбовь.

— Но вы не сразу решились полностью порвать с монастырским прошлым?

— Несмотря на ужасное состояние крови — высокий сахар и анемию, — я еще два года пробовала продолжить свой монашеский путь на подворьях монастырей, пока духовник Троице-Сергиевой лавры не дал мне другое благословение на работу, что означало жить в миру.

— А где сейчас Дарья-Диана?

— Дочь живет сейчас в детском приюте Свято-Троицкого Стефано-Махрищского монастыря и учится в обычной школе. Этот монастырь мне рекомендовали еще в Иерусалиме. Там все устроено иначе.

Когда мы несколько месяцев жили дома, дочь совсем отбилась от рук: спала до полудня, сидела в Интернете, покрасила волосы, постриглась. У нее наступил переходный возраст, хотелось всего и сразу, и я понимала, что не удержу ее, и попросила мать Амвросию взять ее в приют до окончания школы.

Меня Диана ни во что не ставила — это сделала матушка Николая. Она меня обесценила в глазах дочери, я всегда была изгоем, вечно на плохом счету. Когда я везла дочь в Махру, она мне говорила: «Я никогда, никогда не отдам своих детей в монастырь!» У нее такой протест был! В храм не хотела идти, говорила: «Хватит, я намолилась!» Сейчас наши отношения налаживаются, но я чувствую, что у нее обида на меня.

...Несмотря на все пережитое, Регина не потеряла веру. Во многом благодаря своему духовнику, которого встретила на монастырском подворье в Талицах. Отец Давид, как говорит Регина, проявил к ней неподдельную милость.

Она молится, посещает службы, исповедуется и причащается. Но в монастырь она никогда не вернется. Эта страница жизни закрыта навсегда. Там, за высокими стенами, откуда так близко до небес, было все, что составляет монашескую жизнь, кроме самого главного — любви. А ведь Бог и есть любовь.

Елена Светлова

На улице было уже почти темно, шел дождь. Я стояла на широком белом подоконнике огромного окна в детской трапезной с тряпкой и средством для мытья стекол в руках, смотрела, как капли воды стекают по стеклу. Невыносимое чувство одиночества сдавливало грудь и очень хотелось плакать. Совсем рядом дети из приюта репетировали песни для спектакля «Золушка», из динамиков гремела музыка, и как-то стыдно и неприлично было разрыдаться посреди этой огромной трапезной, среди незнакомых людей, которым совершенно не было до меня дела.

Все с самого начала было странно и неожиданно. После долгой дороги на машине из Москвы до Малоярославца я была ужасно уставшей и голодной, но в монастыре было время послушаний (то есть рабочее всемя), и никому не пришло в голову ничего другого, как только сразу же после доклада о моем приезде игумении дать мне тряпку и отправить прямо в чем была на послушание со всеми паломниками. Рюкзак, с которым я приехала, отнесли в паломню — небольшой двухэтажный домик на территории монастыря, где останавливались паломники. Там была паломническая трапезная и несколько больших комнат, где вплотную стояли кровати. Меня определили пока туда, хотя я не была паломницей, и благословение Матушки на мое поступление в монастырь было уже получено через отца Афанасия (Серебренникова), иеромонаха Оптиной Пустыни, который и благословил меня в эту обитель.

После окончания послушаний паломницы вместе с матерью Космой — инокиней, которая была старшей в паломническом домике, начали накрывать на чай. Для паломников чай был не просто с хлебом, вареньем и сухарями, как для насельниц монастыря, а как бы поздний ужин, на который в пластмассовых лотках и ведерках приносились остатки еды с дневной сестринской трапезы. Я помогала мать Косме накрывать на стол, и мы разговорились. Это была довольно полная, шустрая и добродушная женщина лет 55, мне она сразу понравилась. Пока наш ужин грелся в микроволновке, мы разговаривали, и я начала жевать кукурузные хлопья, стоявшие в открытом большом мешке возле стола. Мать Косма, увидев это, пришла в ужас: «Что ты делаешь? Бесы замучают!» Здесь строжайше было запрещено что-либо есть между официальными трапезами.